— Я отвечаю за то, что у меня происходит, господин доктор.
— Ах, что вы! Как можно отвечать за смерть?
— Надо отвечать за жизнь, а не за смерть, — сказал Штум п подал руку. — Я пойду быстрее.
— Может быть, вы еще подумаете? — спохватываясь, крикнул ему вдогонку Клебе.
Но Штум затряс головой. Он повернул на тропинку и пошел в гору, раскачиваясь, веской, устойчивой поступью.
И вот Клебе вернулся в Арктур, в новый Арктур, о котором уже нельзя было сказать: здесь лечит доктор Штум, — в Арктур без Штума. Конечно, Клебе пригласит уважаемого, почтенного врача, каких немало и каких даже ценят пациенты, так сказать, за характер, но налет исключительности, позолота, наведенная на Арктур Штумом, лечившим, кроме своего известного санатория, только у Клебе, эта позолота сойдет навсегда.
Ну, что же, и с этим примирится Клебе, если судьба пошлет пациентов, если дела поправятся хотя бы настолько, что можно будет думать о своем здоровье, — ведь Клебе и не мечтает о богатстве, о роскоши, об автомобилях, которые были в прошлом, о вилле на Лаго-Маджоре, которая, казалось, могла быть в будущем. К чему все это? Клебе нуждается в умном враче, — ведь он тяжело больной, больше ничего. А это эгоистическое создание Штум, грубое, как горный пастух, — он должен был бы взглянуть на последний рентгеновский снимок с легких Клебе: что делать с открытыми кавернами в легких Клебе, господин доктор Штум, что делать? Вот в чем вопрос, а не в формальных спорах о пациентах, обреченных самим роком.
— Да, господин доктор, — бормотал Клебе, — если говорить об ответственности за жизнь, то вот извольте, извольте.
Стоя перед окном, он держал на свет свой рентген. Белая тень под правой ключицей была видна ясно, да и вся картина, легко поддававшаяся чтению опытного глаза, оставляла тяжелый осадок на душе Клебе, Он все бормотал, адресуясь к раздражающему воспоминанию о Штуме и просматривая накопившиеся формуляры плохих анализов. Стараясь успокоиться, он лег в постель и начал дремать, с трепетным, пугающим чувством, что каждый день приносит несчастье за несчастьем, и почти не осталось ничего обнадеживающего, и жизнь, еле теплясь, ведет Клебе под руку, как старца, в чужой, бедный пансион, где его из жалости кладут на нечистую койку в томном углу, и он там выхаркивает свои легкие.
Он очнулся, кашляя, у него вспотели плечи, голова, он долго не мог отдохнуть от тягучей боли в суставах. Поднявшись, он отыскал в столе давно заброшенную карманную плевательницу синего стекла и, водрузив ее у кровати, кивнул и ухмыльнулся ей, как старому знакомому, которого больше не думал встретить.
Он включил радио, в первых тактах пойманной волны узнал Грига и стал слушать давно знакомую и пережитую музыку смертной тоски. Прошлое хлынуло на Клебе с сладкой и ужасающей невозвратностью, и жалость к себе, и ненависть к тому ничтожеству, какое обступало его со всех сторон и грубо пересиливало, брало верх, — все это стеснило его горло до рыданий. Но когда потухли последние такты музыки, он не захотел расстаться с нею, он выключил радио, бросился к полке с книгами и нотами, и в листах нот, отвыкших от прикосновений, принялся искать Грига. Шел час прогулок, в доме никого не было слышно, в солнце уже появилась предзакатная смягченность. Клебе решил пойти в гостиную к роялю, сыграть Грига.
И когда, волнуясь и торопясь, Клебе перебирал холодно-скользкие вперемежку с чуть шершавыми от пыли листы нот, он услышал за дверью голос Карла, сразу напомнивший, как в смежной комнате, тогда, вечером, сидела Инга с окровавленной тряпкой в руке.
— Господин доктор!
— Войдите, — бодрясь, нарочно громко крикнул Клебе и вздрогнул от своего крика.
Первой вошла Лизль, за нею — Карл.
— Извините, господин доктор, можно? — сказала Лизль бойко. — Мы вам помешали? Мы хотели вам заявить…
— Одну минуту, — прервал Клебе, — я не знаю, кто такие — мы?
— Это вот мы, я и Карл.
Она показала пальцем на себя и на Карла и той же рукой, с размаху, очень женственно, поправила свои обильные черные волосы.
— Мне неизвестен такой феномен — мы. Я знаю Карла, знаю вас, Лизль. Говорите каждый за себя.
— Мы хотим сделать заявление, — опять начала Лизль.
— Я сказал, чтобы вы говорили за себя! — вскрикнул Клебе. — Я нанимал вас в отдельности, а не вместе!
— Карл, говори, — мотнула головой Лизль.
— Я прошу расчет, господин доктор, — сказал Карл со своей счастливой улыбкой.
— А… я понимаю, — сказал Клебе, заставляя себя успокоиться. — То есть в каком смысле? Вы хотите…