Но Волков уже не слышал его. Как же он не вспомнил сам об этой операции отца? Теперь-то он знает, как ему поступить!
— Евгений Леонидович, — попросил он, вставая, — у нас в институте думают, что я погиб. А я легко ранен и скоро прибуду к месту учебы.
— Я связан с институтом. Могу передать. Даже обязательно передам.
— Спасибо, профессор. До свидания.
— Куда вы? Разве был отбой? Вас же не выпустят, я уже пытался.
— Должны выпустить!
И Волков умолял дружинниц до тех пор, пока они открыли ему дверь.
Над городом гремела зенитная канонада, то и дело заглушаемая взрывами авиабомб, разламывающих осажденный город. В редких паузах тишины слышны становились прерывистые завывания моторов немецких бомбовозов. Осколки цокали на ледяных тротуарах, с визгом рикошетили от стен.
Прижимаясь к домам, прячась от вездесущих дружинниц, Волков пробирался назад на завод.
Каждый раз, делая перевязку Жаворонкову, он рисовал себе ход операции. Дело было знакомым. Удалить осколок, наложить швы — и нога спасена. Но как завязать узлы одной рукой? Он по ночам думал об этой операции, он горел желанием сделать ее, тоже наперекор всему. И вот теперь он знает, как быть.
Огромный сугроб снега, целый вал намело на тротуар. Обходя его, Волков поскользнулся, упал и потерял сознание. По-видимому, он очнулся довольно быстро, потому что не замерз. Он выбрался из сугроба, ощущая во рту противный свинцовый привкус. Во время падения с его плеча соскользнула противогазная сумка. Он увидел ее неподалеку на мостовой, но боялся нагнуться за ней — так кружилась голова.
— Гражданин, — раздалось сзади. — Почему ходите во время налета? Предъявите документы!
Два подростка в шинелях, с повязками на рукавах, выросли перед Волковым. Крылья ушанок туго завязаны под подбородками, лиц почти не видно.
— Документы!
— Пожалуйста. Они вот в этой сумке. Поднимите ее, я не могу нагнуться. Найдите там справку.
— Б. Ф. Волков... состоит на лечении в госпитале, — начал читать справку один из подростков, а второй оторопело спросил:
— Вы — Волков? Не может быть. Я ж Кислицын. Помните, вы Спасли меня под Пулковом?
— Под Пулковом?
— Вас же из-за меня тогда ранило. Ну, вспомнили?
— Да, помню, теперь помню. Сосед по дому. Тебя-то я не забыл!
— А вас не узнать совсем. — Кислицын с состраданием глядел на доктора. — В порядке документ, можно не проверять! Вы куда шли?
— На завод. Туда. — Волков кивнул головой в сторону завода. — Как наш дом?
— Ваша лестница цела. А по следующей парадной три этажа выгорело. Пожарники приехали, а воды нет... А я лечусь дома. Патрулирую пока. Хотите молока? Соевого? — Он торопливо вытащил из кармана шинели объемистую флягу. — Теплое. Пейте, пейте!
Волков решил сделать два-три глотка, но не мог оторваться и выпил полфляги густой сладковатой смеси. Его тут же стало подташнивать. Желудок уже отвык от пищи.
— Вы торопитесь? Зашли бы. Квартира восемьдесят шесть, — говорил Кислицын.
— Зайду. Обязательно. Квартира восемьдесят шесть, запомнил. Ну, а теперь мне пора...
— Только не забудьте. Буду ждать. Почему вы молоко не допили?
Сделав несколько шагов, Волков повернулся и окликнул подростка:
— Постой, Кислицын!
— Да, — сразу подбежал тот.
— Сними-ка с меня эту сумку, вынь пакет. Пусть полежит у вас дома. Я вот приду, и мы вместе подумаем, как быть. Этот пакет надо бы отправить одной жен... знакомой. Ты ее даже можешь знать. Хотя нет, ты еще мал. Но она училась в твоей школе. Вот что я тебя попрошу. Видишь, на пакете фамилия и номер дома. Сходи туда, если можешь.
— Да! Обязательно! — заверил Кислицын.
— Разузнай у жильцов получше, где она. Потом мне все расскажешь. Это очень важно.
Прочитав на пакете адрес, Кислицын сказал, что хорошо знает ту, кому его надо передать.
— Она же с нами песни разучивала в пионерской комнате. Такая беленькая. Красивая. Я ее найду.
— Если мне не удастся к вам прийти... сбереги пакет. Очень прошу! Кислицын долго смотрел Волкову вслед. Крепко прижимая к себе пакет с дневником.
Рано отдал пакет доктор. Уже на следующий день он мог бы записать в дневник самое главное...
Часть третья
ВОЕННЫЕ ПИСЬМА
Глава I
СЫН ЭНЕРГЕТИКА
Опять всю ночь лил, не переставая, дождь. Такой уж мокрый июль в этом году. У проходной не лужа, а море целое, и все стекла забрызганы машинами.
— Ишь совести нет, — заворчала толстая охранница, — не успевают явиться, уже беги к ним! Да сейчас, сейчас!