Гул все не утихает. Да он что, кружит, что ли? Наверное, опять взлететь не может. В этом году уже трижды самолеты бились. И каждый раз на взлете. Разбежится — и бабах!
Все, улетел. Значит — 6.35. Еще минут пятнадцать — двадцать можно поваляться. Или сделать зарядку. Энергично помахать руками, поприседать, разогреться, растереться… Заряд бодрости на целый день… Поспать бы еще часа три — тоже заряд бодрости.
Так, пора вставать. Даже с закрытыми глазами чувствую — 6.55.
Пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи… — запикал будильник, и тут же вспыхнул свет. Теперь — все делать в темпе. Продираю глаза и шлепаю в ванну. Б-р-р! Опять холодная! Надо регулятор менять, а то и простудиться недолго. Ничего, сейчас полотенцем разотремся, опять же вместо зарядки — и на кухню.
Яйцо, творог, бутерброд и кофе… Творог соевый, а кофе, по-моему, из горелых опилок… Служба питания свое дело знает. Невкусно, зато калорийно и безвредно. Интересно, они сами это пробуют?!
Опять пищит будильник. Ого! Надо поспешать. Жую на ходу, влезаю в комбинезон — черт, так вчера застежку и не наладил, ладно, сойдет, ремень потуже затянуть — и к лифту. Дверь захлопывается, слышно, как в квартире загудел уборщик.
Почему-то по утрам в лифте всегда пахнет гретым пластиком. Запах, не то чтобы противный, а какой-то тревожный, неживой. Лифт — старый, ровесник дому — дома эти строились в конце двадцатых, в рамках Национальной программы решения жилищной проблемы.
Приехали. Теперь бегом по тоннелю, впрочем, можно особо не спешить, как раз успеваю — вон уже хвост подземки показался. С ходу р-раз — внутрь, в толпу, животом вперед — и можно ноги подгибать, не упадешь. Спереди, сзади, с боков — плечи, спины, головы… Ни одного лица не видно — капюшоны, капюшоны… Укрылись и спят. И ладно, я тоже капюшончик накину и подремлю. Благо через весь город ехать…
Я в детстве шепелявил, вместо “с” — “ш” говорил. Сколько со мной в школе бились, пока к врачу не отвели. И ничего, помогло. Он меня потом даже скороговоркой обучил говорить: “Спит спокойно старый слон, стоя спать умеет он…” Как насчет слонов, не знаю, кроме как в телевизоре, я их не видел, а вот стоя спать — пожалуйста, сколько угодно. И даже сны вижу.
…Во! То-то я чувствую, в голове что-то сидит. Мне же сегодня всю ночь сон снился. Странный какой-то… Будто сижу я на холме, а кругом — поля, поля… Ни одного дома рядом, земля серая, трава пожухлая, кустики невдалеке растут чахлые, листья на них мелкие, редкие и вроде лиловые. Небо темное, низкое, прямо над головой нависло, а солнце большое, раза в два больше, чем на самом деле, а тепла не чувствуется, и глядеть на него больно. Слева опять кусты, много их, словно лужа лиловая, а справа, на горизонте, не то холмы, не то кучи камней. Черные, как обугленные. И главное, я будто не я, а кто-то другой. И мысли чужие, не мои, и чувства — отчетливые такие: холодно и есть хочется, а уйти нельзя, вроде бы я жду или охраняю чего-то. Одним словом, странный какой-то сон, непонятный. Надо Максу рассказать, он парень башковитый, разберется, что к чему. К чему, к чему, к чему…
Фу, черт! Заснул, что ли? И время незаметно пролетело, через две станции выходить. Хорошо, что у Комбината многие выходят, а то бы — ни за что к двери не протолкаться.
Двери с шипением раздвигаются, и людские волны несут меня от стоянки метро прямо к лифтовой площадке.
Очередь длинная, но движется быстро, благо работают все десять шахт, унося вверх бесконечные вереницы ячеек. Три минуты ожидания, и я вместе с пятеркой молчаливых парней, судя по цвету комбинезонов — из Службы Внутреннего Контроля, плавно поднимаюсь в самые недра Комбината. Поднимаемся молча, говорить не о чем, да с Контролерами особенно не поговоришь, народ это все больше замкнутый и подозрительный. То ли специально таких набирают, то ли работа их такими делает — поищи-ка шпионов и саботажников пять дней в неделю по шести часов в день, — озвереешь!
Лифт замирает. Черный глазок телекамеры начинает поочередно обводить каждого из нас. Надо повернуться к нему лицом и четко назвать свое имя, личный номер, отдел и должность. Говорю, стараясь произносить слова разборчиво и неторопливо, и, как всегда, несколько нервничаю — хоть и редко, но компьютер иногда ошибается и лупит ни в чем не повинных людей шоковым разрядом… Потом, конечно, разберутся, извинятся даже, но ведь это потом… Контролерам хорошо — назвали какую-то цифру, каждый свою, и все, гуляй по всем этажам хоть целый день. А мне — только до своего и вниз. Ровно в 9.00 лифт блокируется, и наверх никак не попасть, как говорится, “кто не успел, тот опоздал”. Ровно в 15.30 начинается спуск, в полчетвертого, и ни минутой раньше.
Ну вот, задумался, а уже мой этаж. Контролеры, как по команде, повернули головы и уставились на меня. Посылаю их подальше (про себя, разумеется) и быстро выхожу в коридор.
Только успеваю надеть халат и пристегнуть датчики, как раздается троекратный звонок. Начало рабочего времени. Тут же вспыхивают многочисленные экраны и экранчики на пульте. Нажимаю кнопку, загорается зеленая лампочка. Теперь я готов к работе, и об этом знают все, кому положено.
Привычным взглядом фиксирую экраны — норма. На всех одна и та же картина — через голубовато-зеленое поле, слева направо, чуть подрагивая, пробегает светящаяся точка. Стоит ей отклониться от прямой, как тут же раздается звуковой сигнал и не смолкает до тех пор, пока показатели не придут в норму. Моя задача — вовремя отреагировать на сигнал и послать сообщение в нужный сектор, обязательно получив подтверждение: сигнал принят и понят. Но сигналы бывают редко, не чаще, чем раз в два — три дня, так что обычно мое рабочее время проходит в раздумьях и неторопливых разговорах с напарником. Мне даже раньше приходило в голову, что нас здесь держат только для того, чтобы не платить соцпособие. Но вообще-то отдел обслуживает систему энергообеспечения, а Комбинат — это такая запутанная машина, что выйти из строя может быстро, а вот налаживать — ох, как долго. Поэтому все жизненно важные системы дублируются по нескольку раз; вот и сидим мы, пялим глаза в экраны, бдим.
Одно время пытались полностью перейти на автоматику, дескать, люди есть люди — существа несовершенные, опять же и скрытый саботажник в святая святых затесаться может, но пару раз крепко обожглись. Суперкомпьютер, конечно, вещь передовая, но иногда от непонятных причин способен на непрогнозируемые и, мягко говоря, неприятные сюрпризы, так что полностью положиться на него пока еще нельзя. Вот и посадили нас, Техников-Смотрителей, за машиной и друг за другом наблюдать — мало ли что… Ну, за машиной — еще туда-сюда, а саботажников и вредителей пускай Контролеры ищут, им за это деньги платят, причем неплохие. Да и для того, чтобы какую-нибудь серьезную пакость сотворить (это при многоступенчатой-то системе дублирования!), необходимо, как минимум, четырем — пяти отделам сговориться, а это нереально. Так что наше дело простое — сиди, не зевай! Писать, читать и играть в настольные игры категорически запрещается. Это строго контролируется и жестоко карается — немедленным увольнением без права работы на предприятиях Комбината. Конечно, рядом со мной никого, кроме Макса, нет, но мы оба слишком хорошо знаем, как пристально следят за всеми работниками скрытые в стенах телекамеры. Так что, от греха подальше, лучше и не пытаться нарушать Устав, тем более, что пронести на Комбинат книгу, не говоря уже о шахматах или кирсте, — дело невозможное. Ну, что ж! “Единственная подлинная роскошь — это роскошь человеческого общения”, — как сказал, один француз много лет назад. Хорошо, хоть беседовать не запрещено. Вот только с моим напарником много не пообщаешься. Вон сидит в кресле, развалился, резинку жует… Общаться с ним трудно. Час может, молча сидеть два часа, три… Свихнуться можно. Захочет — ответит, не захочет — нет. Чаще не хочет. Но попробовать можно.
— Привет, Макс! Как дела?
— Привет. Нормально.
— Что нового?
— Да все по-старому.
Ого, да он сегодня просто болтун, да и только! Ладно, пойдем дальше.
— Слушай, мне сегодня снился чертовски странный сон…
Непонятно почему, но Макс явно заинтересован. Он даже оторвал глаза от экрана и внимательно глядит на меня. Смотри-ка, а глаза у него голубые и ресницы длинные, как у девушки.
— Яркий такой сон, как в жизни. Будто вокруг голая земля, ни Города, ни дорог нет, небо низко-низко над головой, прямо на плечи давит, нагнуться хочется, а солнце громадное, какое-то мохнатое, но тусклое — глядеть можно, почти не щурясь. И вот сижу я на каком-то холме, и будто не холм это вовсе, а…