— Врёшь, — замотал головой Иона, не желая верить в сказанное. — Врёшь, сучок. Это тебя — нет, потому что никто никогда тебя не видел.
— Ну ты это… — дёрнул щекой Сам. — Ты не груби, милейший. Сучок… ишь ты. Кто тут из нас двоих сучок, это тебе главный врач объяснит. На ближайшей процедуре. Но в одном ты прав, Иона: меня тоже нет. Ничего нет. Есть только твоё безумие.
— Нет, — стоял на своём Иона. — Врёшь ты всё. Я не наркот и не чокнутый, я — язвенник.
— Ага, и трезвенник, — рассмеялся Сам. И такой у него заливистый и простодушный получился смех, и так он при этом весело хлопнул себя по колену, что где-то внутри души своей скорбной Иона готов был ему поверить.
— Нет никакого санатория, — повторил Сам. — Есть лечебница для наркотов, алкашей и психов вроде тебя, Дылды этого вашего, Тошнота… тьфу! прости, господи, что за погоняла у вас…
— За что вы Козлоборода убили? — оборвал Иона.
— А? — Сам снова дёрнул щекой — тик, наверное. — Кого убили? Да ты совсем того… с колеи съехал, милейший.
— Если я съехал, так зови сюда Козлоборода, — вцепился Иона взглядом в приторно добродушное лицо Самого. — Пусть он подтвердит. Слабо?
— Ага, сейчас и позову, — усмехнулся Сам. — Давай ты мне ещё командовать тут будешь. Козлобородом ты бредил с самого поступления сюда, пока не посадили тебя на нейролептики и не наступила ремиссия. Я так понял, был у тебя на небывалой войнушке дружок с таким… с таким позывным. Его убили в каком-то будто бы бою, когда вас зажали на несуществующем перевале. Припоминаешь? Нет? А ты напряги, напряги перловку в голове. Это твоя постоянная фантазия, значимая, сильный твой раздражитель, Иона, так что за здорово живёшь забыть её ты не мог.
Ионе не надо было напрягать «перловку», чтобы вспомнить эти свои тошнотные сны с горящими «Уралами», киселём в пластиковой бутылке и улыбающимся Козлобородом — улыбающимся за минуту до того, как пулемётная очередь наложила на его спину аккуратный стежок…
— То-то же… — сказал Сам, понаблюдав выражение лица Ионы.
— Всё равно я уйду отсюда. Мы уйдём.
Сам улыбнулся отеческой улыбкой.
— Вы, дорогой мой Иона, все до единого сидите у нас под колпаком. Понимаешь? Администрация знала, что за контингент «отдыхает» в стенах, как ты говоришь, санатория, и принимала некоторые меры на будущее. Назови меня жестоким, но я бы назвал меня дальновидным: каждому из вас, каждому, Иона, всем до единого, наравне с профильным лечением основного заболевания давались препараты несколько иного направления. Все эти препараты во-первых, вызывают привыкание, и во-вторых, они… несколько… как бы тебе это сказать, чтобы сильно не огорчить… они несколько видоизменяют и подгоняют под себя психосоматику пациента.
— Твари! — не сдержался Иона.
Сам улыбнулся, развёл руками.
— Ну, ты уж, Иона, сразу прям так вот… Все мы твари, Иона, все. И мы, и вы, и все другие — все твари божьи, и в этом смысле мало чем отличаемся от любой другой твари. Разве что нас господь якобы возлюбил, непонятно за что, и возвысил, а в остальном прочем разве мы чем-то отличаемся от блох, хорьков, волков или глистов? Жрём всё, что шевелится, боремся за выживание, по-возможности гадим всем, кто не согласен с нашей жизнью и точно так же гадит нам, заискиваем перед хозяином, совокупляемся и снова жрём…
— Твари, — повторил Иона уже спокойно. — Но газом живых людей травить, как крыс — это что такое? Больных людей травить газом!
— Каким газом? — сморгнул Сам.
— Откуда я знаю, каким. Который пускали.
Сам посмотрел на Иону как будто с глубоким сожалением.
— Как далеко оторвался ты от реальности, дружок, — покачал он головой. — Санаторий, газ, убитый Козлобород… Непоправимо далеко. Жаль.
— Пожалел волк кобылу…
— Кофею хочешь?
— С метемпсихозолом? — усмехнулся Иона.
— Нет, с коньяком, — не уловил Сам. Потом резко поднял голову, уставился на Иону вопросительно: — Как ты сказал?
— Угадал, да?
— Метемпсихозолом? Ты это вычитал где или сам придумал?
Иона пожал плечами. Он начал уставать от дурацкого разговора, вдобавок снова распалялся желудок, которому давно пора было поесть и принять таблетку.