— Жив покуда, — пробубнил Тощий, присевший рядом с носилками, чтобы пощупать у лежащего на них пульс, приподнять веки над закатившимися зрачками. — Силён, — сказал он одобрительно. — А с виду не скажешь.
— Это да, — кивнул Дылда. — Если бы мне крышу так подрезало, я б давно сдох.
— Нет, Дылда, ты бы не сдох, — ввернул Тошнот. — У тебя башка деревянная.
— Хватит зубоскалить, — оборвал их Молчун. — Нашли время… Уходить надо.
— Куда уходить? — удивился Дылда. — А блок-пост как же?
— Да никак, — Молчун пожал плечами. — Сколько надо было, мы продержались. Имеем право теперь.
Замолчали, отрешённо поглядывая по сторонам, друг на друга, на курган, на серое небо. А занудный дождь моросил и моросил, окрашивая камни в чёрное. Просеивалась сквозь дождевые капли, как через сито, снежная крупа, напоминающая о скором первом снеге. Зябко потряхивало ледяным ветерком, что явился откуда-то из-за гор и теперь норовил забраться поближе к тёплым телам — погреться.
— Ну, уходим, так уходим, короче, — пожал плечами Антипод. — С тебя спросится, значит, тебе и решать, Молчун.
— А Самсон где? — спросил Тощий.
— Да поди всё дрыхнет, сурок, — зло усмехнулся Дылда. — Ладно хоть сипаев не проспал, а то бы я его своими руками кончил.
— Замри, кончатель, не сикати, — бросил Антипод. — Тебе не поспать двое суток, так уж поди и кончалка отвалилась бы, а Самсон — ничего, молодцом смотрит.
— Ладно, всё, кончаем трёп, — обрезал Молчун. — Дылда, буди Самсона. Уходить пора.
Первыми к носилкам встали Антипод и Тощий. Подняли и понесли, не заботясь плавностью хода — не до этого. Впереди ещё часы и часы марша, так что нужно беречь силы, а не тратить их на подлаживание шага под рельеф местности.
В последний раз оглядев растерзанный блок-пост, повернулись и пошли, больше уже не оглядываясь. Да и чего было оглядываться: таких блок-постов, этих временных приютов, «домов», «санаториев» было уже столько!.. и будет ещё столько же, если не больше. А может и меньше, много меньше. Ну, это кому как повезёт опять же…
У носилок менялись каждые полчаса, чтобы не выматываться понапрасну, не оттягивать руки до дрожи, потому что кто его знает, в какую из грядущих минут потребуется держать в этих руках калаш. Медленно проползали мимо минуты, за ними кое-как волоклись часы, вставала впереди беспросветная замуть из дождяной мороси, блёклой крупы и серой дымки.
Когда уже наползли с запада сумерки, они остановились, опустили носилки на асфальт у трамвайной остановки.
Образовался рядом гражданин в синем пиджаке на одной пуговице, прервал суетливый шаг свой, наклонился над лежащим, заглядывая в лицо.
— Что с ним? — спросил он конторским бюрократическим голоском. — Товарищу плохо? Или… пьяный, поди?
— Ты проходи, мужик, не толпись тут, — мрачно отозвался Молчун.
Гражданин в синем пиджаке нервно дёрнул головой, смерил Молчуна пролетарофобским взглядом, проворчал что-то себе под нос, опасаясь, видимо, сказать такое громко, и посеменил прочь, зажимая подмышкой портфель.
Трезвоня, вывернул с Ганнушкина трамвай, раскачиваясь и скрипя подкатил к остановке. Высыпала из него шумная стайка пионеров-переростков, гомоня и не по возрасту аршинно матерясь, двинулась к кинотеатру «Октябрь» — сбежало, видать, с уроков славное будущее великой страны.
— Заносим, — бросил Молчун, когда иссяк скудный поток выходящих пассажиров.
Кряхтя, подняли и кое-как протащили носилки в холодные внутренности этого дребезжащего катафалка.
— Следующая — Кольцо, конечная, — прохрипел в динамиках голос вагоновожатого, которому давно, видать, всё осточертело. — Вкруговую не садимся, вагон пойдёт в депо.
— Вези уже, не балаболь, — пробормотал Тощий. — Какая там круговая…
В динамиках что-то обиженно щёлкнуло, потом загудело под полом, набирая обороты, потом, наконец, весь этот простылый катафалк, этот трамвай без права пересадки дёрнулся, заскрежетал, заскрипел и пополз к конечной.