Девушка заплакала.
– Тихо! – рявкнула я, поднимая на нее глаза.
Она тут же закрыла рот одной рукой, а второй опустила вниз задранную юбку. Её трусики валялись на асфальте в шаге от нее. Я кивнула головой, указывая на них:
– Подбери.
Та быстро сделала, что было велено, пряча нижнее бельё в кармане.
И тут меня мгновенно осенила мысль, что из всей этой ситуации мы сможем извлечь пользу.
Глава 5. На моей стороне
Максим смотрел, как, оставшийся в одних трусах Молчун медленно приходит в себя. Он сидел прямо на асфальте, не решаясь вставать, и лишь ощупывал затылок. Немного крови оставалось на его ладони, и он удивленно смотрел на неё, словно видел эту субстанцию впервые. На самом деле, соображал он туго потому, что пришел в себя лишь пару минут назад.
Херувимчик и Низкий тоже смотрели на Молчуна, но в отличие от Максима, на их лицах застыли глупые улыбки. Наконец, Низкий пробурчал:
– Похоже, брат, тебя собирались поиметь, – с этими словами он закатился в приступе хохота на пару с Херувимчиком, но тут же зашипел, поднося руку к разбитой губе. – Сука… – сквозь зубы прошипел он, все еще похихикивая.
Молчун обернулся, и под его взглядом полоумные друзья замолчали. Молчун перевел взгляд на Максима и долго всматривался в его лицо, пытаясь понять, о чем тот думает, и чем грозит ему, Молчуну, это затишье.
А думал Максим о том, что кучка болванов совсем расслабилась. Это плохо. Это очень плохо, даже здесь, в «Сказке». Теряешь бдительность – автоматически превращаешься из охотника в жертву. Что весьма наглядно доказывала картина, открывающаяся перед ним – Блоху (Низкого) хорошенько потрепал Псих, разбив ему губу и нос, под глазами уже начали наливаться синяки; Белку (Херувимчика) он хорошенько долбанул сам, и теперь у того надулась нижняя челюсть с левой стороны – тоже будет синяк; Егор сидел с разбитой башкой в одних трусах. Самому ему досталось не сильно – Псих вмазал ему по касательной, причем открытой ладонью, поэтому самым неприятным было то, что он сильно поцарапал его своими грязными ногтями. Надо будет поставить прививку от бешенства, столбняка, ну или что там еще.
А потом он подумал о ней. И так же, как и в первый раз, нутро свело приятной судорогой, которая спустилась вниз живота, превращаясь в возбуждение. Так же, как и тогда, когда он держал её за шею и прижимал к стене. Так же, как и тогда, когда он увидел её в первый раз. Только на этот раз к возбуждению примешивалась ненависть, вкус которой он знал наизусть, а потому звучало оно острее, ярче. Оно пульсировало и горело, заслоняя собой все. Все, да не все. Вожделение, страстное желание иметь эту женщину, вплеталось в ненависть, превращая такое знакомое, такое привычное чувство во что-то совершенно новое. Во что-то, с чем Максим не был знаком. Он не знал, что так бывает – не знал, что можно хотеть и ненавидеть одновременно. Он прекрасно знал эти эмоции по отдельности – алая ненависть и ультрамариновое вожделение. Но никогда до этого они не соединялись, смешивались внутри него. Никогда до этого он не видел, как вплетаются друг в друга разные эмоции, превращаясь во что-то принципиально новое – искрящийся, сверкающий, фиолетовый. Он ни разу в жизни не ощущал фиолетового. Он просто не знал, что с ним делать – как подчинять, как управлять, как использовать в своих целях. Пальцы вспомнили её тело. Максим закрыл глаза, пытаясь отогнать воспоминания о тепле её кожи, рельефе и запахе, о тембре её голоса, и стиснул зубы – сейчас не время и не место. Пошла вот из моей головы!