– Если вы все это время не слушали меня, сучки, а по опыту я знаю, что ни хера вы не слушали, повторяю – кнопки на полу открывают люки и одновременно разблокируют механизм наручников, то есть нажатие не просто освобождает вас, но и сбрасывает вниз. Мы находимся на одиннадцатом этаже, в результате чего мы получаем примерно тридцать метров свободного падения и асфальт. И если вы думаете, что выбор за вами, сладкие мои, то ошибаетесь – твоя кнопка, – с этими словами он посмотрел на Светку, – открывает её люк (он кивнул головой в мою сторону), а твоя, – он перевел взгляд на меня, – соответственно, открывает её люк. Все поняли?
Светка зарычала, посыпая Херувимчика матом, на что тот оскалился в довольной улыбке, а зал ответил ей аплодисментами и одобрительными выкриками. Светка заткнулась, и из-под её маски послышался скулеж, заглушаемый улюлюканьем из зала. Но тут Еврейчик заговорил:
– Погоди, погоди, я же не рассказал тебе самого интересного – как только одна из вас падает, вторая получает свободу.
Под жуткое завывание толпы, где слились воедино крики нескольких сотен пьяных, обдолбанных, и, самое жуткое, абсолютно трезвых мужиков, мы со Светкой посмотрели друг на друга. О чем каждая из нас подумала, догадаться несложно. В моей голове сразу же мелькнула мысль – а сможет ли она? Отправит ли она меня на смерть одним нажатием? Наверное, она думала о том же – не видя лица, сложно говорить – но то, что грудь её затрепыхалась быстро и часто, я увидела. Несколько мучительных секунд, полных мерзких мыслей и сомнений, в течение которых каждая из нас делала нелегкий выбор. Не будем прикидываться святыми – обе мы в тот момент подумали, что все можно прекратить одним нажатием кнопки.
Но тут Херувимчик, изящно развернувшись вокруг себя, повернулся к публике:
– Начинаем!
Снова буря аплодисментов, за которыми последовала паника – я и Светка судорожно оглядывались по сторонам, в поисках чего-то, что объяснит нам, что произойдет. К чему готовиться? Что за аукцион? Что будут продавать?
И тут Еврейчик не замедлил с ответом:
– Начнем, пожалуй, с самой возрастной гостьи сегодняшнего вечера. Ох, уж эти взрослые дамы… – он повернулся ко мне – глаза мои привыкли к освещению достаточно, чтобы увидеть неприкрытую ярость в его глазах. Он тоже обожает женщин? Восхищается ими? Боготворит? Не похоже. Это похоже на истерику, которой вот-вот дадут волю и позволят делать все, что взбредет в сумасшедшую голову. – Итак, по традиции, мы начнем сверху, он повернулся к залу и крикнул. – Кто желает снять с дамы корсет? Начальная цена удовольствия десять тысяч. Кто даст больше?
Из зала послышались возгласы, которые увеличивали цену с каждым выкриком – одиннадцать, тринадцать, двадцать, двадцать три, двадцать пять. А я вертела головой по сторонам и не верила в происходящее. Неужели сейчас меня начнут раздевать? Прилюдно. На глазах у нескольких сотен чужих мне мужиков? Неужели никто из присутствующих не понимает, что происходит? Неужели никто не остановит это? Господи, неужели никто это не прекратит? Я задышала быстро и часто. С подступающей паникой я слушала, как Еврейчик заламывает тридцать пять тысяч за возможность унизить меня прилюдно. И как только слово «унизить» вспыхнуло в моей голове, я вспомнила слова Максима.
Очищение страхом, очищение стыдом, очищение болью.
Сука! Тварь! Похотливый щенок!
И это твой восторг? Это твое восхищение? Раздеть меня на глазах у толпы? Смешать с грязью? Облить дерьмом и смотреть, как меня топчут ногами пьяные свиньи? За деньги! Трусливое животное, кто дал тебе право унижать меня? Кто дал тебе право калечить людей? Кто позволил тебе издеваться над людьми, словно над крысами? Кто дал право убивать? Кто прикрывает твой зад и почему ты до сих пор не сидишь в самой грязной, самой вонючей, Богом забытой тюрьме самого строго режима, что существует на земле? Как же так вышло, что ты спокойно живешь и здравствуешь, по шею утопая в крови? Что же за животное прикрывает тебя? Или животные? Не может быть, чтобы об этом не знали. Не может быть, чтобы целый город греет змею у себя на груди и не знает, что она делает по ночам. Где правительство? Где полиция? Где здравый смысл, человечность и Бог знает, что еще? Что-то же отличает людей от зверья? Так где же все это? И все эти люди, что беззастенчиво торгуются за мою честь, мое достоинство, прямо на моих глазах – что там у них в головах? Господи…
– Итак, тридцать семь пятьсот раз, тридцать семь пятьсот два, тридцать семь пятьсот три. Продано! Продано нашему постоянному посетителю, имя которого мы все НЕ знаем. Да и на хер оно нам не нужно!