– Голой? – спросила я.
– Смиренной.
Моя голова начала болеть сильнее, и это уже не было таким легким и приятным чувством. Эта боль обещала завязать меня в узел.
Максим взял со столика стакан и потянулся к моему рту, держа в пальцах таблетку. Смиренной? Пусть будет так. Я открыла рот, проглотила таблетку и запила её глотком воды, но все же она оставила на языке горьковатый привкус.
– Вот так… – он поднялся с кровати и подошел к окну. Оставив его открытым, он задернул шторы, и в комнате стало сумрачно. – Знаешь, меня удивляет современная мода на одиночество и стервозность. Причем именно в таком порядке. Сначала баба добивается того, что становится никому не нужна, а потом начинает звереть от этого. Но то – баба, а мы говорим о женщине, верно? – он медленно прошел к двери и щелкнул замком, затем медленно направился к кровати, на ходу снимая сначала один ботинок, затем второй. – Истинную женщину отличает смирение и послушание. Знаешь, почему? Чтобы быть стервой, ничего не нужно делать – отпускаешь на волю свою сучью сущность, и она сама придет к этому, если предоставлена самой себе, если бесконтрольна. А смирение и послушание, – он закинул руки за спину и потянул за футболку, стаскивая её с себя, – стоят невероятных усилий. Стать послушной сложно. Еще сложнее понять – зачем. Никак не укладывается в рамки современных понятий о красоте и сексуальности понятие смиренности – ни одна из знакомых мне особей женского пола не в состоянии понять, насколько возбуждает покорность. Какой она может быть прекрасной, какой недоступной может быть женщина именно в те моменты, когда она беспрекословно подчиняется твоей воле. Это как с одеждой – чем меньше её на женщине, тем скучнее смотреть на неё. Со стервозностью так же, – он залез на кровать, на четвереньках подполз ко мне, навис надо мной, заслоняя собой млечный путь, и уселся на меня сверху, – Как и все интимное, она должна быть спрятана от глаз окружающих, и чем глубже, тем лучше. Чертям место в тихом омуте. Когда женщина опускает глаза вниз, прячет под ресницами все свои мысли, это становится таким откровенным, таким возбуждающим, что просто нет сил терпеть. Хочется залезть к ней в голову, хочется услышать её мысли так же сильно, как хочется залезть под юбку, если она едва открывает красивые лодыжки. Женское молчание – самое сексуальное, что есть на свете, – он наклонился ко мне, ложась своей грудью на мой живот, и тихонько прикоснулся губами к моей груди. Он медленно повел горячие губы к тонкой, нежно-розовой коже, которая поднялась навстречу его губам, становясь твердой.
Нет смысла сопротивляться тому, что неизбежно, и чем бы все это ни закончилось – пусть будет так. Я подняла руку и запустила в его волосы. Головная боль отступает, а его губы в нескольких секундах от сладостного момента. Какой же он жестокий, какой страшный человек…
Его язык нежно погладил мой сосок, губы прильнули к твердой плоти – я вдохнула, мои пальцы впились в его волосы, вторая рука сжала тонкое покрывало. Он шепчет моё имя, он запускает руку между моих ног, заставляя меня стонать. Господи, как же хорошо… Как же неправильно. Возбуждение, родившееся между ног, побежало по венам, и я задыхаюсь от желания. Я слышу, как он дышит, чувствую, как горячее дыхание смешивается с моим именем и рассыпается по моему телу каскадом поцелуев. Я хочу тебя. Я боюсь тебя. Мне так жутко от того, что рядом, и так хочется, чтобы ты поскорее оказался внутри меня. Забирай меня, выпивай без остатка. Владей мной, делай со мной, что хочешь.
Он отрывается от меня, приподнимается, чтобы расстегнуть пуговицу и молнию джинсов, и тут панацея выворачивает наизнанку мое сознание, и галлюцинации заполняют реальность – комнату заливает золотой свет, все вокруг тонет в жидком золоте, сверкая гранями, переливаясь и искрясь. Максим превращается в солнце – горячее, раскаленное добела облако света и огня. И когда он обнимает меня, мое тело горит, моя кожа плавится, мои легкие обжигает пламя его дыхания, и мне больно. Больно и хорошо. Хорошо настолько, что когда он врывается в меня, достаточно нескольких импульсов, сильных и жадных, чтобы взорвать мою сущность. Первый – и я лихорадочно сжимаюсь, ощущая расплавленный металл в моих венах, который льется по моему телу, оголяя нервные окончания. Второй – я натягиваюсь, как струна, сжимая в ладонях пучки света, собирая ногтями солнечные искры, чувствуя, как весь огонь, что горит в моем теле, девятибалльной волной обрушивается туда, где вся моя женская сущность. Третий – взрыв, заливающий меня расплавленной лавой, заставляющий меня стонать в оргазме, чувствуя, как пламя отхватывает мое тело, заставляя мышцы судорожно сжиматься и разжиматься снова, и снова, и снова…