– Хорошо, – сказала я. – Тогда у меня другой вопрос – что написано у тебя на шее?
Тут Максим улыбнулся, и в глазах его сверкнула совсем не детская похоть.
– Для того чтобы ответить на Ваш вопрос, Марина Владимировна, мне нужно раздеться. А я не привык раздеваться перед теми, к кому я обращаюсь по имени отчеству и на «вы».
– Ладно, заинтриговал – теперь Марина и «ты». Показывай.
– А как же выпить на брудершафт и поцеловаться?
– Обойдешься.
Он засмеялся.
– Нужно со спины смотреть, иначе сложно читать, – сказал он.
Я обошла его. Максим всего на полголовы выше меня, но для того, чтобы прочесть надпись мне пришлось подойти совсем близко. Он расстегнул молнию толстовки, я подцепила пальцами ткань, которая хранила тепло своего хозяина, и отогнула ворот. И первым сработало не зрение, а обоняние – нагретый теплом тела, спрятанный под одеждой, аромат его тела вырвался на свободу и нежно окутал меня, пробираясь внутрь моего тела. Каким же пленительным был этот запах. Я привыкла к тому, что мужское тело, потрепанное жизнью, закаленное временем, пахнет ленью, скукой и алкоголем. Но крепкое, жилистое тело, чье тепло поднималось по моим пальцам, пахло молодостью, азартом и сексом. Внизу живота приятно защекотало, и я улыбнулась.
– Ты чего там улыбаешься? – тихо спросил он.
– Тебе-то откуда знать, что я делаю за твоей спиной?
– Слышу и чувствую, – ответил он с улыбкой.
– Не мешай, – снова улыбнулась я и услышала его смех в ответ.
«Господи, Марина, ему даже восемнадцати нет!» – подумала я и отогнала развратные мысли, сулившие мне если не срок, то несколько недель бессонных ночей и угрызения совести. Я дала себе мысленную оплеуху и посмотрела на шею.
«И началась самая увлекательная из охот…» – конец фразы прятался под воротником футболки. Я запустила палец за край и попыталась отогнуть её, но тут его рука легла на мою.
– Подожди, подожди…
Он повернулся ко мне – легкая тень самодовольной улыбки все еще оставалась на его губах, но уже была слабой, как еле уловимый запах сгоревшей спички в комнате, где горят свечи: – Ты не знаешь, чем заканчивается эта фраза?
Он все еще держал меня за руку и так внимательно рассматривал мое лицо, что мне стало неловко.
– Нет, – совсем тихо сказала я, становясь совсем маленькой под его взглядом. – А должна? Откуда это?
– Из книги.
– Что за книга?
– Не одна. Я лично знаю о трех книгах[1], где упоминаются эти слова, но вероятно подобные мысли можно встретить гораздо чаще.
– И чем же она заканчивается?
Тут он поднес мою руку к своим губам и медленно провел по ним подушечками моим пальцев. Я ощутила тепло его дыхания, и тут мое тело потянулось к нему – рука дрогнула, но не отодвинулась, продолжая гладить нежный бархат его губ, зрачки расширились, глаза вцепились в прекрасное лицо и беззастенчиво ласкали каждую линию, низ живота вспыхнул жаром. Я провела языком по пересохшим губам, он зеркально повторил это же движение и наклонился ко мне. И за мгновение до того, как наши губы соприкоснулись, в моей голове, словно стрелы, полетели мысли, ясные и четкие – я – взрослая женщина, он – несовершеннолетний и, по сути, еще мальчишка. Он манипулирует мной, а я ведусь, как безмозглая овца. Он прекрасно знает, на что нажать, а я позволяю ему делать это. Он играет моими желаниями, манипулирует инстинктами, а я веду себя как похотливая сука.
– Так… все, хватит, – тихо, резко выдохнула я и опустила голову вниз, пытаясь отступить, пытаясь сделать шаг назад, но он притянул меня к себе, запустил руку в волосы, прижимая мою голову к своему плечу и зашептал на ухо, тихо, быстро, обжигая дыханием мою кожу, прикасаясь губами к мочке уха и впадине на шее за ним:
– Бросай все, и пойдем со мной…
Его рука отпустила мою, легла на мою спину таким горячим, таким живым теплом, опустилась вниз и забралась под свитер и обожгла прикосновением мою кожу. Я вдохнула, он выдохнул, опаляя мою шею горячим дыханием. Мое тело подчинилось – заиграло, запело скрипкой в страстных руках, заставляя меня дышать быстро, часто, подстраиваясь под ритм его дыхания.
– Оставим всех этих идиотов и спрячемся, – шептал он, покрывая поцелуями мою шею. – Я обещаю, нас никто не найдет. Никто не узнает. Я никому ничего не расскажу…
… никому не расскажу, не отдам и не позволю, спрячу, скрою, никому ничего не покажу, буду вести себя тихо, замолчу, закрою рот или открою, если он попросит, забуду обо всем, обо всех, отключу голову, отпущу свое тело, предоставлю ему полную свободу, разрешу ему все и ни слова против, потому что он – сильный, а я – слабая, потому что он – целое, а я – лишь малая часть, он – мужчина, а я – всего лишь женщина… женщина… и мать… мать, жена, бывшая жена, начальник, подчиненный, руководящее лицо и ответственный за… ответственная… ответственная, потому что старше, умнее, опытнее… я старше… Я старше! Он младше! Я – опытная женщина! Он – похотливый щенок! ТВОЮ МАТЬ, МАРИНА!!!
Я дернулась, оттолкнула его, тяжело дыша, уставилась на него:
– Ты совсем озверел что ли? Тебе сверстниц мало?
– Марина…
– Решил поиграть с девочками постарше?
– Да причем тут возраст? – взмолился он.
– Маленький ты еще, чтобы что-то понимать.
Мне стало нестерпимо стыдно. Стыдно так, что я закрыла руками лицо и молча слушала поток вымышленных реплик, которые сыпались от вымышленных свидетелей моего позора – бабушек у подъезда, случайных прохожих, коллег по работе, друзей, бывшего мужа… и дочери, уже взрослой и уже все все понимающей. Господи, какой позор! И это он втянул меня в это! Кому ты рассказываешь, Марина Владимировна? Он-то мальчишка, и ему дороже любого закона то, что у него в штанах, на то ему и семнадцать лет. А тебе, мать твою, тридцать шесть! И из вас двоих только тебе есть что терять. Ты ведь не была против? Тебе понравилось, признайся… Тебе очень понравилось. Ты его хочешь…
– Господи, Боже мой… – зарычала я на саму себя.
И в этот момент он снова рядом со мной и тихо шепчет, протягивая ко мне теплые ладони:
– Марин, здесь все не так. Здесь все по-другому, – и где-то рядом с моим ухом прозвучало. – Здесь все можно…
Я почувствовала его ладонь, на моем плече, убрала руки от лица и подняла на него глаза:
– Так, мой золотой, руки прочь от взрослой тетеньки.
Я одернула плечо и посмотрела в серые глаза – они были холодными, стальными. Разозлился.
– И что именно тебя так смущает? Число? Цифра? Чем восемнадцать лучше семнадцати? Что изменится через четыре недели? Тогда я буду достаточно взрослым? Достаточно опытным для тебя? – шептал он, не скрывая нарастающего гнева.
– Вот через четыре недели и поговорим на эту тему.
– Я хочу тебя СЕЙЧАС… – тихо сказал он и впился в меня серыми глазами, и теперь не было в них похоти, нежности, сладости. Он не просил, не уговаривал. Он требовал.
И вот от этого-то мне и стало страшно, и там, где мгновение назад пылало желание, теперь острые, холодные иглы вонзились в нежную плоть.
Я шагнула назад:
– Все. Закрыли эту тему.
Он смерил меня холодным взглядом и сказал:
– Это не тебе решать.
Тут он повернулся к центрифуге и громко свистнул. Херувимчик, Низкий, Рослый и Молчун выползли из какой-то ниши, и мне показалось, что еще пять минут назад они были гораздо трезвее.
– Останавливайте, – крикнул Максим.
Он повернулся и еще раз окинул меня ледяным взглядом, а затем обошел меня и направился к выходу.
Мы продирались сквозь толпу, которая становилась все теснее и теснее. Откуда здесь столько людей, мне было непонятно. Даже если сейчас город пуст и все представители рода людского на этом празднике жизни, столько людей быть не может.
Нас было семеро – Херувим и Рослый отпочковались от нас, как только мы вышли из здания, где была центрифуга. Вадик и Светка уже были абсолютно трезвы и довольны. Они взяли по шашлыку в лаваше, и теперь с удовольствием уплетали, раздувая довольные щеки от непомерно огромных кусков свинины. Они умудрялись еще болтать без умолку, что меня безумно раздражало, потому как я совершенно не понимала, куда мы идем, а этим двоим было решительно без разницы, куда нас тащит тройка бродячих псов. Им было все равно, потому что теперь они – приятели, друзья «не разлей вода», поскольку жрали из общей тарелки. И вроде бы протрезвели оба, а дурь все никак не выветрится.
1
Стругацкие Б. и А. «Жук в муравейнике». Аналогичная по смыслу, но немного отличающаяся по формулировке мысль есть в произведениях А. Беляев «Продавец воздуха» и О. де Бальзак «Темное дело».