А потом он подумал о ней. И так же, как и в первый раз, нутро свело приятной судорогой, которая спустилась вниз живота, превращаясь в возбуждение. Так же, как и тогда, когда он держал её за шею и прижимал к стене. Так же, как и тогда, когда он увидел её в первый раз. Только на этот раз к возбуждению примешивалась ненависть, вкус которой он знал наизусть, а потому звучало оно острее, ярче. Оно пульсировало и горело, заслоняя собой все. Все, да не все. Вожделение, страстное желание иметь эту женщину, вплеталось в ненависть, превращая такое знакомое, такое привычное чувство во что-то совершенно новое. Во что-то, с чем Максим не был знаком. Он не знал, что так бывает – не знал, что можно хотеть и ненавидеть одновременно. Он прекрасно знал эти эмоции по отдельности – алая ненависть и ультрамариновое вожделение. Но никогда до этого они не соединялись, смешивались внутри него. Никогда до этого он не видел, как вплетаются друг в друга разные эмоции, превращаясь во что-то принципиально новое – искрящийся, сверкающий, фиолетовый. Он ни разу в жизни не ощущал фиолетового. Он просто не знал, что с ним делать – как подчинять, как управлять, как использовать в своих целях. Пальцы вспомнили её тело. Максим закрыл глаза, пытаясь отогнать воспоминания о тепле её кожи, рельефе и запахе, о тембре её голоса, и стиснул зубы – сейчас не время и не место. Пошла вот из моей головы!
– Ладно, поднимайся, – сказал Максим тихо. Он еще раз окинул взглядом свору обленившихся и зажравшихся дворняг. Раньше они были неуловимыми в прямом смысле этих слов – Блоху невозможно было догнать, Белку – схватить, даже если ты в шаге от него. Егор всегда был медлительным и долго раскачивался, но уж если разгонялся…
– Макс, давай пустим по следу Тузика и Машку. Они быстро их… – прервал его мысли Блоха, но тут же закрыл рот, потому Максим рявкнул, срывая на нем свою злость:
– Они уже никого не найдут! – он вцепился в него взглядом, понимая – еще одно тупое предложение с его стороны, и он доведет его нос до состояния каши. – Ты не понимаешь, зачем она его раздела? У неё теперь его запах, и по запаху псы её уже не найдут, – тут он снизил голос до ядовитого шипения. – Если этой твари хватило ума выбросить свою одежду, то собаки не только не найдут её, но и пойдут по ложному следу.
Повисло молчание, в течение которого расслабленные и обдолбанные лица начали приобретать некое осмысленное выражение. И только Егор, будучи слишком внимательным для своих лет и единственным трезвым из всех, внимательно глядя на старшего брата, сказал:
– У них, Макс. У них, а не у неё.
Максим посмотрел на Егора. Егор заметил. Егор – не дурак, в отличие от этих болванов. Егор что-то понял, что-то увидел, но пока еще и сам не осознал, что. Потому что и сам Максим этого еще не понял.
Я внимательно наблюдала за тем, как четверо молодых парней, которые еще не могут самостоятельно купить сигареты в приличном магазине, обсуждают мою жизнь. Таня лежала у меня под боком так тихо, словно заснула. Я прекрасно слышала все, кроме последней фразы, потому что, даже находясь всего в нескольких десятках метров от них, невозможно расслышать шепот.
Мы залегли на дно. Точнее на крышу. А если еще точнее – на дно под крышей.
Здание склада, к стене которого и припечатал Таню Молчун, было оборудовано какой-то сложной системой чердачной перегородки – под самым потолком проходила сеть переходов и небольших ниш, которые спускались к самому полу лестницами в четырех местах – по лестнице на каждый угол. Не знаю, для чего это нужно, но я, недолго думая, забралась туда сразу же, как только мы с Таней переоделись. На мне теперь была тонкая ветровка из приятной ткани, застегнутая под самый подбородок. Мой же свитер валялся на полу склада на самом видном месте. Не знаю, поможет ли это, но мне казалось, что вещь, брошенная у всех на виду, собьет ищеек с толка и заставит думать о ней, как о следе ложном. Джинсы все еще были на мне, хотя толстовка была мне настолько велика, что спокойно сошла бы за платье. Молчун – довольно высокий. А вот Таню мы переодели полностью – сняли с нее обтягивающие юбку и блузку (выбрасывать не стали) и одели её в темно-синее «поло», джинсы, которые пришлось подворачивать трижды и даже носки с кроссовками. Это был очень спорный момент, потому как сложно было решить, что же лучше – туфли на десятисантиметровом каблуке или кроссовки на шесть размеров больше. Выбор пал на кроссовки, в которые мы запихали пресловутые юбку и блузку. Теперь они не сваливались с ноги, но по-прежнему были слишком велики. Один туфель она держала в руках. Второй мы выбросили так далеко от нашего склада, насколько смогли. Это я настояла на том, чтобы она несла его с собой – никогда не знаешь, где тебе пригодится острый, тонкий каблук. Как сказал Максим, раздевая меня – для выживания у тебя уже есть все, что тебе нужно. Будем беречь то, что у нас есть, надеясь, что мелкий засранец не обманул меня хотя бы здесь.
Таня больше не тряслась и не плакала. Она тихонечко, словно мышь, лежала рядом со мной, пока я всматривалась в то, что происходит буквально у нас под ногами, пытаясь еще и услышать. Смотрела я сквозь тонкую щель между крышей и стеной. Как ни странно, но довольно крепкое и основательное на вид здание склада имело щели между крышей и основной коробкой здания, которая тянулась вдоль всего периметра стены. Возможно, намеренно. Может, это был «холодный» склад и здесь важно было сохранить температуру окружающего воздуха. Мы залегли под самой крышей и ждали результата – правильно ли мы выбрали. На побег времени у нас категорически не оставалось, поэтому было принято решение прятаться. Было принято мной, но Таня особо не возражала. Она вообще не могла возражать, так как все произошедшее окончательно выбило почву у неё из-под ног, и теперь она послушно делала то, что я говорила, не задавая никаких вопросов. Но пока мы переодевались, она успела ответить на мой:
– Что вы здесь делали? – потом я поняла, что сформулировала его неправильно, а точнее по-идиотски, и перефразировала. – Они притащили тебя сюда или поймали тебя здесь?
– Поймали, – трясущимся голосом ответила Танечка-солнышко. Лицо её было совсем бледным, но движения уже стали быстрыми и собранными.
– Что ты здесь делала? Пряталась? Как он нашел тебя?
– Я не пряталась. Я пришла сюда посмотреть… – тут она замолчала и начала прятать от меня глаза, хмурясь и кусая губы. – Убедиться… нет, нет, увидеть… – тут она окончательно замолчала, не смея поднять на меня глаза.
– Ты хотела убедиться, что меня убили? – спросила я.
Танечка-солнышко, не поднимая на меня глаз, кивнула. Её лицо снова скривилось в плаче.
– Тань, прекрати, – девушка тут же закусила губу, послушно пытаясь привести себя в равновесие, но давалось ей это из рук вон плохо. Она все еще всхлипывала, натягивая на себя джинсы, пока я говорила ей:
– Это не удивительно, – я тут же запнулась, даже не представляя, что говорю что-то подобное о человеческой жизни. – Не удивительно в ЭТОЙ ситуации, – поправила себя я, прекрасно отдавая себе отчет в том, что уже задумываюсь – не зря ли я вытаскивала её из дерьма? – Он поймал тебя, пока ты подглядывала за нами на стоянке?
Таня кивнула. И теперь я начала медленно соображать, что нас вылавливают «на живца». Когда Максим во всеуслышание заявил, что нашел Танечку, две других расслабились, принимая блеф за чистую монету. Отвлекающий маневр. И когда одна из нас устроила заварушку, две других с пятидесятипроцентной вероятностью выйдут из укрытия, чтобы убедиться в её смерти. Моей смерти. Интересно, как там Светка?
Внизу началось движение. Молчун поднялся на ноги, Низкий, Херувимчик и Максим о чем-то спорили, но теперь я не понимала ни слова. Обсуждали очень активно, но ничего не разобрать – руки летали, голоса резкие. И вот они уже начали орать друг на друга, рыча и матерясь, и теперь до меня долетал смысл слов. Они спорили о том, кому и куда идти, вот только не всех всё устраивало в расстановке сил. Забавно, что ко всей этой своре не присоединялся Молчун. Он, в своей странной манере глядеть в пол, не поднимая глаз, топтался за спиной Максима. Вдруг Максим резко и очень быстро выбросил левый кулак и стукнул кулаком по правому боку Низкого. Со стороны выглядело не сильно, но парень резко согнулся пополам и застонал, хватаясь за живот. На этом разговор закончился. Херувимчик примирительно поднял ладони вверх и кивнул. Наверное, Херувимчик слишком дорожит миловидным личиком. Низкий уже начал разгибаться, пока Максим руками задавал направления всем, кроме Молчуна (как я поняла, его отправили одеваться).