На моих руках защелкнулись мягкие наручники, и мои руки поползли вверх под мерный гул какого-то подъемного устройства где-то очень далеко над головой. И когда мои руки оказались полностью подняты вверх, оставляя мне несколько сантиметров пола под ногами, оно остановилось. В зале снова грохнули аплодисменты.
Глаза, наконец, привыкли к свету, бьющему прямо в глаза, и я начала различать силуэты – я стояла на сцене а вокруг меня разлилось море человеческих голов, которые дымили, пили и ржали, широко раскрывая рты. Людей было очень много, и как-то сразу стало понятно по силуэтам, по голосам, что здесь только мужчины. Вернее, то, что от них осталось, потому как ни один нормальный мужик не позволит себе смотреть на издевательство над женщиной (а судя по тому, как выглядела Таня, именно это здесь и происходило).
Я повернула голову и увидела то, что лишило меня голоса – рядом со мной, в том же полуподвешенном состоянии, стояла Светка. Её руки были подняты наверх и удерживались теми же мягкими наручниками, что были на мне. Те же сетчатые чулки, только одета она была в полупрозрачное платье, которое заканчивалось гораздо раньше, чем её трусы. Её лицо тоже скрывала маска, только она была на все лицо. Светка извивалась, брыкалась и дергалась, как подвешенный на рыболовном крючке дождевой червяк. Но тут возник Херувимчик. Проходя мимо неё он крепко схватил её за задницу, в ответ на что получил бурю оваций из зала. Она что-то крикнула ему, но тот ответил ей широкой улыбкой, демонстрирующей ряд белых зубов. Тут Светка, повернув голову, увидела меня. Свет софитов бил мне в лицо, грохот толпы буквально вибрировал в воздухе, но я отчетливо увидела её губы, перекошенные болью, которые произнесли моё имя, вкладывая в них всю надежду, что еще теплилась в наших головах.
– Многоуважаемая публика! – с восторгом воскликнул Херувим. – Мы продолжаем наш аукцион!
Публика ответила очередным громом оваций, которой буквально оглушил меня – здесь, на сцене, все было сильнее – звук, свет, запахи, ужас.
– И теперь мы переходим к самой интересной части нашего вечера, – Херувимчик самозабвенно заливался соловьем, а мы со Светкой посмотрели друг на друга. Мы больше не дергались, не вырывались – мы забыли, как дышать. Не знаю, видела ли она, во что они превратили Танечку, но я-то видела, и уж если хлещущая из влагалища кровь, каким бы образом эти ни случилось, была не самым интересным, что же будет сейчас? Тем временем Херувимчик, чувствуя себя на сцене, как рыба в воде, наслаждался вниманием публики, отчего голос его звенел хрусталем:
– Для постоянных посетителей нашего скромного заведения нет смысла объяснять, в чем же изюминка этой части. Но! Для тех, кто сегодня впервые в нашем уютном загоне для шлюх, объясняю, в чем же суть. Наши дамы, – тут он повернулся к нам, очаровательно улыбнулся и снова повернулся к толпе, – закадычные подруги. Это важно, и далее вы поймете – почему. Под ногами у них специальные люки. Из зрительного зала их не видно, но поверьте, они там есть…
Пока Еврейчик распространялся о технической стороне вопроса, мы со Светкой разом посмотрели себе под ноги. Краем уха мы слышали, как он объясняет принцип работы люка, смотрели под ноги и видели его собственными глазами – две деревянные створки, наглухо закрытые и так плотно прилегающие друг к другу, что с первого раза, да еще и при таком освещении, было трудно их увидеть. Но все же люки у нас под ногами, действительно, были. А еще там же в полу, совсем рядом, по правую руку от меня и по левую от Светки, были большие красные кнопки, закрытые прозрачными пластиковыми крышками.
– …соединены с креплением наручников, – донеслось до меня, и я подняла глаза на Херувима. Тот энергично махал руками и показывал, то на наши ноги, то, как сейчас, на руки. Я подняла глаза вверх, но там было слишком темно, чтобы увидеть хоть что-то. Еврейчик, шагая из стороны в сторону, в порыве азарта воскликнул что-то, чего я не услышала, и от чего весь зрительный зал зашелся в восторженной истерике. Я подняла на него глаза именно в тот момент, когда он обернулся к нам, поворачиваясь спиной к публике:
– Если вы все это время не слушали меня, сучки, а по опыту я знаю, что ни хера вы не слушали, повторяю – кнопки на полу открывают люки и одновременно разблокируют механизм наручников, то есть нажатие не просто освобождает вас, но и сбрасывает вниз. Мы находимся на одиннадцатом этаже, в результате чего мы получаем примерно тридцать метров свободного падения и асфальт. И если вы думаете, что выбор за вами, сладкие мои, то ошибаетесь – твоя кнопка, – с этими словами он посмотрел на Светку, – открывает её люк (он кивнул головой в мою сторону), а твоя, – он перевел взгляд на меня, – соответственно, открывает её люк. Все поняли?
Светка зарычала, посыпая Херувимчика матом, на что тот оскалился в довольной улыбке, а зал ответил ей аплодисментами и одобрительными выкриками. Светка заткнулась, и из-под её маски послышался скулеж, заглушаемый улюлюканьем из зала. Но тут Еврейчик заговорил:
– Погоди, погоди, я же не рассказал тебе самого интересного – как только одна из вас падает, вторая получает свободу.
Под жуткое завывание толпы, где слились воедино крики нескольких сотен пьяных, обдолбанных, и, самое жуткое, абсолютно трезвых мужиков, мы со Светкой посмотрели друг на друга. О чем каждая из нас подумала, догадаться несложно. В моей голове сразу же мелькнула мысль – а сможет ли она? Отправит ли она меня на смерть одним нажатием? Наверное, она думала о том же – не видя лица, сложно говорить – но то, что грудь её затрепыхалась быстро и часто, я увидела. Несколько мучительных секунд, полных мерзких мыслей и сомнений, в течение которых каждая из нас делала нелегкий выбор. Не будем прикидываться святыми – обе мы в тот момент подумали, что все можно прекратить одним нажатием кнопки.
Но тут Херувимчик, изящно развернувшись вокруг себя, повернулся к публике:
– Начинаем!
Снова буря аплодисментов, за которыми последовала паника – я и Светка судорожно оглядывались по сторонам, в поисках чего-то, что объяснит нам, что произойдет. К чему готовиться? Что за аукцион? Что будут продавать?
И тут Еврейчик не замедлил с ответом:
– Начнем, пожалуй, с самой возрастной гостьи сегодняшнего вечера. Ох, уж эти взрослые дамы… – он повернулся ко мне – глаза мои привыкли к освещению достаточно, чтобы увидеть неприкрытую ярость в его глазах. Он тоже обожает женщин? Восхищается ими? Боготворит? Не похоже. Это похоже на истерику, которой вот-вот дадут волю и позволят делать все, что взбредет в сумасшедшую голову. – Итак, по традиции, мы начнем сверху, он повернулся к залу и крикнул. – Кто желает снять с дамы корсет? Начальная цена удовольствия десять тысяч. Кто даст больше?
Из зала послышались возгласы, которые увеличивали цену с каждым выкриком – одиннадцать, тринадцать, двадцать, двадцать три, двадцать пять. А я вертела головой по сторонам и не верила в происходящее. Неужели сейчас меня начнут раздевать? Прилюдно. На глазах у нескольких сотен чужих мне мужиков? Неужели никто из присутствующих не понимает, что происходит? Неужели никто не остановит это? Господи, неужели никто это не прекратит? Я задышала быстро и часто. С подступающей паникой я слушала, как Еврейчик заламывает тридцать пять тысяч за возможность унизить меня прилюдно. И как только слово «унизить» вспыхнуло в моей голове, я вспомнила слова Максима.
Очищение страхом, очищение стыдом, очищение болью.
Сука! Тварь! Похотливый щенок!
И это твой восторг? Это твое восхищение? Раздеть меня на глазах у толпы? Смешать с грязью? Облить дерьмом и смотреть, как меня топчут ногами пьяные свиньи? За деньги! Трусливое животное, кто дал тебе право унижать меня? Кто дал тебе право калечить людей? Кто позволил тебе издеваться над людьми, словно над крысами? Кто дал право убивать? Кто прикрывает твой зад и почему ты до сих пор не сидишь в самой грязной, самой вонючей, Богом забытой тюрьме самого строго режима, что существует на земле? Как же так вышло, что ты спокойно живешь и здравствуешь, по шею утопая в крови? Что же за животное прикрывает тебя? Или животные? Не может быть, чтобы об этом не знали. Не может быть, чтобы целый город греет змею у себя на груди и не знает, что она делает по ночам. Где правительство? Где полиция? Где здравый смысл, человечность и Бог знает, что еще? Что-то же отличает людей от зверья? Так где же все это? И все эти люди, что беззастенчиво торгуются за мою честь, мое достоинство, прямо на моих глазах – что там у них в головах? Господи…