Капельмейстер. Не хватало только сунуться на театр с духовными пиесами, и без того с любезною публикой не оберешься хлопот, ежели ввернешь кое-где кусочек хорала! А вообще, Юлия ― партия весьма недурственная. Ведь она способна блистать по крайней мере в двух жанрах ― сперва в романсах, потом в церковных песнопениях. Несколько прелестных испанских и мавританских песен у меня уже готовы, победный марш испанцев тоже недурен, а повеленье королевы я намерен изложить в мелодраматическом ключе, но вот каким образом составится целое ― одному Богу известно!.. Впрочем, рассказывайте дальше, вернемтесь к Юлии, которая, я чай, не сгорела.
Энтузиаст. Вообразите, милейший Капельмейстер, что город, выстроенный испанцами за двадцать один день и обнесенный стеною, ― это существующий и поныне Санта-Фе. Однако, обращаясь непосредственно к вам, я сбиваюсь с возвышенного тона, каковой один только под стать возвышенному материалу. Мне бы хотелось, чтобы вы сыграли какой-нибудь из антифонов Палестрины, листы стоят на пюпитре фортепиано.
Капельмейстер так и сделал, после чего заезжий Энтузиаст продолжил:
― Во время строительства города мавры не уставали то так, то этак тревожить испанцев, отчаяние толкало их к безрассуднейшей отваге, и стычки были серьезнее, чем когда-либо. Однажды Агильяр преследовал мавританский отряд, атаковавший передовые испанские посты, до самых стен Гранады. Возвращаясь со своими конниками в лагерь, он остановился на краю миртовой рощи, неподалеку от первых укреплений, и отослал приближенных, чтобы никто не мешал ему всей душою предаться серьезным раздумьям и щемящим воспоминаниям. Образ Юлии как живой стоял пред его внутренним взором. Еще во время битвы ему слышался ее голос, то грозный, то горестный, вот и теперь в темных миртах словно бы шелестела странная мелодия, наполовину мавританская песня, наполовину христианский хорал. Тут вдруг в шорохе листвы из рощи на легком арабском скакуне выехал мавританский рыцарь в серебряной кольчуге, и сей же час возле виска Агильяра просвистело копье. Обнажив меч, он хотел броситься на врага, но в этот миг второе копье пробило грудь его коня, и тот вздыбился от ярости и боли ― пришлось Агильяру проворно спешиться, не то бы он рухнул наземь вместе с конем. Мавр подскакал к нему и сделал выпад симитаррою, метя в непокрытую голову Агильяра. Но Агильяр ловко парировал смертельный удар и с такою силой рубанул в ответ, что, не нырни мавр под брюхо своего аргамака, не быть бы ему живу. В то же мгновенье мавров конь очутился прямо перед Агильяром, так что он не мог повторить удар, мавр выхватил кинжал, но вонзить клинок не успел ― Агильяр стиснул его во всю свою богатырскую мочь, спешил и повалил на землю. Ставши коленом противнику на грудь, он левой рукою так сдавил его правое плечо, что мавр и шевельнуться не мог. Вот уж Агильяр вытащил кинжал и занес было руку, намереваясь пронзить мавру горло, как вдруг тот с глубоким вздохом вымолвил: «Зулема!» Агильяр оцепенел, не в силах довершить задуманное. «Несчастный, ― вскричал он, ― что за имя ты назвал?» ― «Бей, ― простонал мавр, ― бей, ты убьешь того, кто поклялся тебя уничтожить. Да! знай же, коварный христианин, знай, что я Хихем, последний в роду Альхамара, у которого ты отнял Зулему!.. Знай, что нищий оборванец, который с безумными ужимками бродил средь вашего лагеря, был Хихем, знай, что мне удалось подпалить мрачное узилище, в коем вы, нечестивцы, заключили свет очей моих, и вызволить Зулему». ― «Зулема... Юлия жива?» ― воскликнул Агильяр. Тут Хихем с ужасною издевкою расхохотался. «Да, она жива, но ваш окровавленный истукан в терновом венце наложил на нее злые чары, запеленал душистый огненный цветок жизни в саваны безумных женщин, коих вы именуете невестами вашего идола. Знай, что музыка и песня в ее груди умерли, словно от пагубного, отравного дыханья самума. С волшебными напевами Зулемы ушла, исчезла вся радость жизни, и потому убей меня... убей, ибо я не могу отомстить тебе, отнявшему у меня больше, чем жизнь». Агильяр отпустил Хихема и медленно встал, поднявши с земли свой меч. «Хихем, ― промолвил он, ― Зулема, которую при святом крещении нарекли Юлией, стала моею пленницей в честном открытом бою. Осененная благодатью Господней, отреклась она от презренного служенья Магомету, а то, что ты, заблудший мавр, называешь злыми чарами, всего-навсего дьявольское искушенье, коему она не сумела противостоять. Если ты называешь своею возлюбленной Зулему, то Юлия, обращенная в истинную веру, ― властительница моих дум, и с нею в сердце я выстою супротив тебя в честном бою во славу веры. Возьми свое оружие и нападай, как угодно, по твоему обычаю». Хихем быстро схватил клинок и щит, однако, устремившись было к Агильяру, внезапно с громким криком отшатнулся, вскочил на коня, который оставался с ним рядом, и крупным галопом ринулся прочь. Агильяр терялся в догадках: что бы это могло означать? ― но тут, откуда ни возьмись, за спиною у него явился преподобный Агостино Санчес и с мягкою улыбкой молвил: «Меня ли страшится Хихем или Господа, который живет во мне и любовию которого он пренебрегает?» Агильяр рассказал все, что услышал о Юлии, и оба вспомнили теперь пророческие слова, брошенные Эмануэлою, когда Юлия, привлеченная звуками Хихемовой цитры, коим внимала все богослуженье, покинула хоры во время Sanctus.
Капельмейстер. Я уже и думать забыл об опере, но поединок облаченного в кольчугу мавра Хихема и военачальника Агильяра целиком раскрылся мне в музыке... Ах, черт возьми! возможно ли для противников делать выпады лучше, нежели у Моцарта в «Дон Жуане». Вы же помните... в первом...
Путешествующий Энтузиаст. Молчите, Капельмейстер! Последнее усилие ― и скоро я закончу мою затянувшуюся повесть. Кое-что еще впереди, и надобно собраться с мыслями, тем более что я невольно все время думаю о Беттине, и это немало меня смущает. Я предпочел бы, чтоб она никогда не узнала о моей испанской истории, и все же не могу избавиться от ощущения, будто она подслушивала вон за тою дверью, что, натурально, чистейший домысел. Итак, продолжим...
Проигрывая одно за другим все сраженья, изнуренные голодом, который усиливался день ото дня, час от часу, мавры в конце концов принуждены были капитулировать, и под гром пушечных выстрелов пышная триумфальная процессия Фердинанда и Изабеллы вступила в Гранаду. Священники освятили большую мечеть, превративши ее в собор, туда-то и направился кортеж, дабы торжественною мессою, ликующим «Те Deum laudamus» [14] возблагодарить Владыку воинства небесного за достославную победу над прислужниками лжепророка Магомета. Всем ведома была с трудом подавленная, вновь и вновь яростно вспыхивающая злоба мавров, вот почему готовые к бою войска походным маршем следовали по боковым улицам, прикрывая двигавшуюся по главной улице королевскую процессию. Случилось так, что, когда Агильяр со своим пехотным отрядом направлялся кружной дорогою к собору, где уже началась служба, он внезапно был ранен стрелою в левое плечо. Сей же час горстка мавров выметнулась из темной арки и с отчаянною яростию напала на христиан. Предводительствовал ими Хихем, он бросился на Агильяра, а тот, раненный лишь слегка, почти не чувствуя боли, ловко парировал могучий удар, и в тот же миг Хихем с разрубленной головою рухнул ему под ноги. Испанцы яростно теснили вероломных мавров, которые в скором времени с воплями обратились в бегство и укрылись в каменном доме, поспешно заперев за собою двери. Испанцы ринулись следом, но из окон градом посыпались стрелы, и тогда Агильяр приказал бросить внутрь горящие головни. Уже высоко над кровлею полыхало пламя, когда сквозь гром пушечной пальбы раздался в пылающем доме дивный голос: «Sanctus... Sanctus Dominus deus Sabaoth» [15]. ― «Юлия!.. Юлия!» ― вскричал Агильяр в неутешной боли, тут двери распахнулись, и на пороге появилась Юлия в облаченье монахини-бенедиктинки, возглашая звучным голосом: «Sanctus... Sanctus Dominus deus Sabaoth», а за нею, склонив головы, крестом сложив на груди руки, шагали мавры. Изумленные, испанцы отпрянули назад, расступились, и между их рядами Юлия вместе с маврами направилась к собору... в притворе она запела «Benedictus qui venit in nomine Domini» [16]. Невольно, словно она была святая, что послана небесами огласить перед благословенными чадами Господними священную весть, народ преклонил колена. Твердой поступью, вознеся просветленные очи горй, Юлия подошла к главному алтарю между Фердинандом и Изабеллою, распевая молитвы и с благоговейным пылом исполняя священные обряды. А с последними звуками «Dona nobis pacem» [17] Юлия, бездыханная, упала на руки королевы. Все мавры, что пришли с нею, в тот же день обратились в истинную веру и приняли святое крещение.