В этом саду дядя Сандро пас свою полулегальную корову, держа ее на длинной веревке. Обычно он сидел на старом потнике, опрятный, с таким горделивым видом, словно держал на привязи не обычную корову, а небольшого зубробизона, укрощенного лично им. Иногда на шее у него висел прекрасный цейсовский бинокль, как впоследствии выяснилось, личный подарок принца Ольденбургского.
Я заметил, что с места, на котором он сидел, хорошо просматривалась дорога, а если на ней появлялся, с его точки зрения, подозрительный человек, он загонял корову за большой развесистый куст ежевики, словно нарочно для этой цели выращенный в саду.
Корова, по-видимому, так к этому привыкла, что как только дядя Сандро вставал, а то и не вставая, бывало, подергивал веревкой, она сама брела за куст и, выглядывая оттуда, ждала, пока пройдет подозрительный человек. Кстати, я ни разу не слышал, чтобы эта корова замычала.
Я этим не хочу сказать, что дядя Сандро приучил ее к молчанию или она сама понимала незаконность своего пребывания в пригороде. Все же было довольно странно видеть столь уж бессловесное животное.
В тот первый раз, когда я его посетил в саду, произошел забавный эпизод. Внизу на дороге появился милиционер, судя по буханке хлеба, которую он держал под мышкой, местный человек. Дядя Сандро, продолжая сидеть на своем потнике, слегка приосанился.
Милиционер, поравнявшись с нами, остановился у забора, почему-то бросил тоскливый взгляд на одну из яблонь, потом на дядю Сандро и сказал:
-- Пасешь?
-- Пасу, -- твердо ответил дядя Сандро.
-- Хорошую ты мне яблоню отвел, -- вздохнул милиционер и снова оглядел яблоню, на которой, как я теперь заметил, и в самом деле почти не было плодов. Это была яблоня местного сорта.
-- Сам выбирал, -- ответил дядя Сандро загадочно.
-- Хорошо ты мне удружил, по-соседски, -- сказал милиционер и, укрепив под мышкой буханку, двинулся дальше, все еще продолжая ворчать.
-- Что такое? -- спросил я.
-- Из-за коровы отвел ему яблоню, -- сказал дядя Сандро, -- а она в этом году, как видишь, не дала урожая. Вот он и сердится.
-- И давно это вы так? -- спросил я.
-- Шестой год, -- сказал дядя Сандро, -- раньше я коз держал. Выбрать дерево я ему даю весной. В этом году ему не повезло. Я ему дал в придачу сливу-скороспелку, но он все равно недоволен.
Я спросил у него, чего он все следит за дорогой, если уж с милиционером у него налажены деловые отношения.
-- А райсовет? -- сказал дядя Сандро.
-- Отведи и им какое-нибудь дерево, -- предложил я.
-- На всех не напасешься, -- ответил он, как мне показалось, несколько раздраженный неуместной шутливостью моего тона.
Приходя сюда, я обычно усаживался рядом с ним, и мы беседовали, причем дядя Сандро предупреждал меня, чтобы я не сидел на голой земле, ибо от этого, по его мнению, происходит большинство болезней. Сидеть, уверял он, надо на камне, на бревне, на шкуре животного или, в крайнем случае, если ничего нет, на собственной шапке. По его словам, за всю свою долгую жизнь он ни разу не сидел на земле.
-- И, как ты видишь, я неплохо сохранился, -- говорил он, поглаживая ладонью свое лицо. На это возразить было нечего.
Почти по любому поводу он вспоминал случаи из своей бурной жизни или меня просил рассказать о том, что делается на свете. Слушал внимательно, но не слишком удивляясь, словно все, что происходит теперь, это -разновидность того, что он давно знал или сам пережил.
Когда я ему рассказал об убийстве президента Кеннеди и о том, что убийцу нашли, он спокойно меня выслушал и, обращаясь ко мне, как бы давая мне дружеский совет, сказал:
-- Если ты собираешься убить человека, ты должен это сделать так, чтобы тебя не нашли... А так убить каждый дурак может...
Подвиги в космосе как будто оставили его равнодушным. Главное, что меня слегка раздражало, он сначала обо всем очень подробно расспрашивал, а потом, выслушав, махал рукой, мол, все это неправда.
-- Один человек из нашей деревни, -- сказал он как-то после очередного моего космического рассказа, -- вбил кол у себя в огороде, а потом всем говорил, что это -- середина земли. Попробуй проверь!
Меня это задело, и я, несколько горячась, стал доказывать, что тут не может быть никакого обмана.
-- Послушай сюда, -- сказал он и сановито дотронулся до своих серебристых усов, -- один пастух, когда кончился март -- самый дождливый и неприятный для пастухов месяц, оказывается, сказал: "Слава богу, кончился этот вонючий март, теперь и вздохнуть можно".
Услышал это март и обиделся на пастуха. Ну, говорит, покажу я этому негодяю. Просит март у апреля:
"Одолжи мне пару дней, отомщу я этому голодранцу за оскорбление". -"Хорошо, -- говорит апрель, -- пару дней я тебе дам по-соседски, но больше не проси, потому что самому времени не хватает".
Взял март у апреля два дня и нагнал такую погоду, что по нужде не выйдешь из-под крыши, а не то чтобы стадо вывести. Что делать? Голодные козы кричат, козлята беспокоятся, без молока вот-вот перемрут. И все-таки пастух вывернулся. Посадил он кошку в козий мешок и повесил за балку в сарае, где держал коз. Кошка кричит из мешка и раскачивает его над головами коз. А козы, как ты знаешь, любопытные, вроде женщин. Вот они и прозыркали два дня, стараясь понять, почему этот мешок качается и кричит кошачьим голосом, а про голод забыли. Вот так наш пастух перехитрил март.
-- Ну, это вы перехватили, дядя Сандро, -- смеюсь я.
-- Меня не проведешь, -- улыбается он довольный. -- Сандро из Чегема кое-что видел на свете... С принцем Ольденбургским встречался, при Лакоба состоял как близкий родственник, со Сталиным два раза сидел вот так, как мы с тобой сейчас сидим... Чем ты меня еще удивишь?
-- Расскажите, -- прошу я.
-- В свое время, в своем месте, -- отвечает он, задумавшись, и глядит вдаль.
Под нами живописный косогор с домами, проглядывающими из зелени садов и виноградников. Дома самые разные: обычные, деревенские на высоких сваях, а рядом наскоро сколоченные хибарки только набирающих силы хозяев, а там и двухэтажные безвкусные домины процветающих пригородников.