Девушка меряет мне температуру и очень удивляется: тридцать шесть и шесть. Но я так и знал. И я ей говорю!
-- Я вижу, вы чистая, честная девушка. Объясните мне, почему меня как министра положили в отдельной палате? Я хочу скромно лежать в общей палате.
-- Ой, -- говорит девушка, -- у нас все палаты переполнены, люди даже в коридорах лежат.
-- Тем более, -- говорю, -- за что мне такая честь? Я простой бармен, а не какой-нибудь там инструктор горкома или инспектор горторга.
-- В этой палате, -- отвечает мне девушка, -- лежал один человек, но он два часа тому назад умер, и сюда никого не успели перевести.
Ага, думаю, девушка, сама того не зная, выдает тайну фирмы.
-- А что, -- говорю, -- девушка, в этой маленькой палатке все умирают?
-- Нет, -- отвечает девушка, -- изредка.
Изредка! Но изредка мне тоже не нравится.
-- Знаете что, девушка, -- говорю, -- попросите дежурного врача, чтобы меня перевели в общую палату.
-- Хорошо, -- говорит девушка, -- я попрошу, но навряд ли он разрешит. Сейчас три часа ночи -- больных нельзя беспокоить.
Но я ее очень прошу и при этом даю ей свой домашний адрес записать, чтобы утром забежала к жене и все рассказала. Тем более если что-нибудь со мной случится.
-- Ничего, -- говорит девушка, -- с вами не случится. У вас даже удивительный организм, чтобы после таких ран выдерживать нормальную температуру. Когда вас привезли, многие врачи считали, что вы умрете.
-- Некоторые купленные в белых халатах все еще этого ждут, -- говорю, -- но с вашей помощью, сестричка, они этого не дождутся.
Она выходит, а я думаю: если дежурного врача уже купили, он, конечно, не разрешит перевести меня в общую палату. Зачем им свидетели?
Но все же гора с плеч упала, потому что я больше всего волнуюсь за похороны бабушки. Если дома не узнают, что со мной, на похороны никто не поедет. А если моя мать, жена, сестры, дети на похороны не поедут -- это будет позор по нашим обычаям. Бабушку, конечно, похоронят и без нас, но это будет позор перед родственниками и односельчанами.
Девушка приходит и говорит, что не разрешил. Я так и знал. Ладно, думаю, теперь надо делать вид, что ничего не подозреваю.
-- Хорошо, -- говорю, -- милая девушка. Только утром не забудьте забежать ко мне домой.
-- Вы об этом не беспокойтесь, -- говорит она, -- я обязательно забегу. Я близко от вас живу.
-- Тогда я засну, -- говорю, -- так и передайте: уснул.
-- Спокойной ночи, -- говорит девушка и уходит.
Какой спокойной ночи -- сейчас главное не заснуть. И что же? Через полчаса слышу, дверь приоткрывается и входит в палату человек в белом. Тихо-тихо подходит к моей кровати и смотрит, смотрит, смотрит. Я замер и жду, а правая нога под одеялом -- на изготовку. Чуть что -- прием каратэ, и человек -- инвалид первой группы. Все-таки десантник -- кое-чему обучили.
Но вот, вижу, отходит от меня и возле окна садится на стул. Видно, решил -- пусть как следует уснет, а потом укол или порошок -- не знаю, как у них сейчас там принято. Вижу, через полчаса он опять повернулся ко мне и смотрит, смотрит, смотрит, а я совсем замер. И вдруг встает и прямо идет на меня. Нервы мои не выдержали, и я делаю вид, что внезапно проснулся.
-- Стой! Кто идет? -- кричу.
-- Тише, тише, -- говорит, -- больных разбудите. Мне показалось, что вы перестали дышать.
-- Нет, -- говорю, -- пока живой и с одним человеком справиться могу.
-- Как вы себя чувствуете? -- спрашивает.
-- Почему-то очень спать хочется, -- говорю.
-- Спите, спите, -- говорит, -- это всегда бывает при большой потере крови.
С этими словами он куда-то уходит. Видно, кому-то докладывает: пока, мол, ничего сделать не могу, пациент контролирует обстановку.
Не знаю, что ему там сказали, но он снова приходит и снова смотрит на меня, но я замер -- как будто сплю. Он снова садится на свой стул, кладет голову на подоконник и фантазирует храп. Ну, думаю, такие номера мы не кушаем. Я держу себя в руках, а он храпит, чтобы я бдительность потерял. И так до самого утра.
Рано утром вдруг под окном больницы слышу голос жены. Я вскакиваю с постели, а этот убийца в белом халате тоже вскакивает и наперерез.
-- Сейчас же ложитесь! -- кричит.
Я ударом левой отбрасываю его в угол, распахиваю окно и кричу:
-- Я жив-здоров! Езжайте на похороны бабушки! От моего имени тоже поплачьте над гробом! Друзьям моим передайте, где я лежу! Подробности после похорон!
Жена плачет.
-- Мы, -- говорит, -- всю ночь тебя ищем, все морги, все милиции обзвонили.
-- Нашли, -- говорю, -- куда звонить. Езжайте, только друзей предупредите!
А этот, в белом халате, уже очухался и тащит меня от окна. Но я теперь не сопротивляюсь. Сам ложусь.
-- Как вам не стыдно, -- говорит, -- вы меня ударили, а я всю ночь здесь над вами глаз не смыкаю.
-- Извините, -- говорю, -- но я первый раз слышу, чтобы человек храпел с открытыми глазами.
Часа через два приходят друзья. Приносят цветы, хачапури, курицы, как будто дело в кушанье. Мои друзья, наши, местные ребята, быстро нашли общий язык и с главврачом и с лечащим врачом. Теперь уже уверен -- никто не тронет.
Еще два дня лежу, чувствую себя прекрасно, и что интересно -температура все время тридцать шесть и шесть. Приезжает жена, рассказывает, что бабушку похоронили с почетом, все как положено по нашим обычаям.
Через день приходит один из моих близких друзей и говорит:
-- Адгур, я все узнал. Тебе шьют вооруженное нападение на работников милиции -- хотят тебе вышку дать. Но ты не мандражь -- друзья от Мухуса до Москвы на ноги поставлены. Первым делом надо выиграть время, чтобы ты как можно дольше лежал в больнице. Отсюда тебя не возьмут. И хватит всем трепаться про свою нормальную температуру. С сегодняшнего дня у тебя тяжелые осложнения. Лечащего я уже купил. На сорок пять дней оставляют тебя в больнице. А там посмотрим. В Москве уже наняли тебе крепкого адвоката. Местного нельзя, потому что все куплены.
Вскоре приезжает московский адвокат, приходит с моим другом в больницу, и я ему все как было рассказываю.
-- Не бойся, -- говорит, -- Адгур, я еще не таких китов гарпунил, как ваша милиция. Но и ты за ношение оружия получишь полтора года.