И вот мы уже подходим к нашему лагерю, но решили передохнуть на взгорье у ручейка. Лучшего места для отдыха не сыщешь.
Внизу в лощине версты две до нашего лагеря. Над балаганом дым — пастухи обед готовят. Справа на склоне пасутся коровы, выше — лошади, еще выше — козы. Слева пихты и кедрачи, ломая друг другу ребра, тянут головы к небу. А небо чистое — ни одной тучки. Воздух крепкий и вкусный, как буйволиное молоко. Такого воздуха, такой благодати сейчас нет. Сейчас и в горах воздух порченый, потому что везде самолеты летают.
Вот в таком месте мы присели у ручья, напились и решили передохнуть. Товарищ мой, наш односельчанин, я его не называю, потому что он еще живой, решил смочить в воде свои чувяки. Они у него пересохли. Вижу: снимает с ног и сует прямо туда, где мы пили воду.
— Что ты делаешь, — говорю, — разве ты не знаешь, что это не положено по нашим обычаям? Раз ты пил здесь воду, значит, надо спуститься пониже, если хочешь вымыть ноги, или смочить чувяки, или платок постирать.
— А, — говорит, — ничего не случится. Мы уже напились, а люди здесь не ходят…
— Может, ничего и не случится, — говорю, — но зачем обычай нарушать? Не мы его придумали.
— Тех, кто придумал, — отвечает он вроде в шутку, — давно уже нет, а мы никому не скажем…
Не понравилось мне это, но что скажешь? Слишком легкий он был человек, да и я был молод. Думал, обойдется как-нибудь… Так вот он и сунул свои чувяки в воду, и даже камнем их прикрыл, чтобы лучше водой пропитались.
И вот, значит, лежим мы в медовой альпийской траве. Солнце греет, ручеек журчит, дремота забирает… Такое сладкое место — нельзя не уснуть. И уже я, наверное, видел второй сон и переходил к третьему, как почувствовал во сне — случилось что-то нехорошее.
Еще сплю, а сам думаю, что бы могло случиться? Неужели широколапый, медведь значит, зарезал кого-нибудь из нашего стада? И так во сне хочу догадаться, что случилось, потому что, думаю, проснусь — поздно будет. Но чувствую — никак не могу догадаться во сне. Нет, думаю, надо проснуться и на все посмотреть своими глазами, тогда, может, пойму, что случилось. Подымаю голову, озираюсь.
Смотрю вниз — балаганы на месте, дым идет, пастухи обед готовят. Смотрю направо по склону — вижу коровы пасутся, выше — лошади и совсем наверху — козы, как белые камни. Нет, думаю, там ничего не случилось, иначе стадо всполошилось бы. Товарищ мой спокойно спит. Отчего же, думаю, что-то душу свербит? И вдруг прислушался и обмер — ручей перестал журчать. Я заглянул в него и почувствовал — не дай тебе бог почувствовать такое! Словом, вижу — ручей пересох. Вода кое-где в углублениях, как на дороге после дождя. Так что и горсти не наберешь.
Тряхнул я своего товарища и говорю:
— Посмотри, что ты наделал!
Он так перепугался, что никак не мог на ноги натянуть свои чувяки. Руки болтаются, как сломанные, губы шепчут:
— Аллах, пощади…
В то лето его буйволица во время грозы, ошалев от крупного града, сорвалась со скалы и сдохла, а у меня медведь зарезал годовалого телка. С тех пор мы на эти пастбища не возвращались.
— Дядя Сандро, — говорю я, — а что, если где-то наверху сорвался большой камень или лавина перекрыла ручей?
— Так и знал, что что-нибудь такое скажешь, — ответил дядя Сандро с усмешкой. — Значит, по-твоему, лавина день и ночь ждала, покамест мой товарищ чувяки вымоет в этом ручье, а потом сказала себе: «Ага, теперь самое время сорваться и перекрыть ручей!»
— Мало ли что могло случиться, — сказал я.
— Тогда ответь, — вдруг оживился дядя Сандро, — почему он у него взял буйвола, а у меня только телку?
— При чем тут буйвол и телка? — не понял я.
— А при том, — ответил дядя Сандро, — что он, как хороший судья, наказал нас. У него, как у главного виновника, взял буйвола, а у меня — годовалую телку за то, что не остановил его.
— Дядя Сандро, — говорю я, — неужели он за вами не видел других грехов?
Дядя Сандро спокойно посмотрел на меня и сказал:
— Он не всякие грехи карает. Если ты грешил, рискуя жизнью, он это учитывает. Но если ты грешил, ничем не рискуя, наказания не избежать… И у меня есть такой грех.
— Расскажите, дядя Сандро, — попросил я, разливая остаток коньяка.
— Нечего рассказывать, — сказал дядя Сандро и, сполоснув рот коньяком, проглотил его. — На свадьбе Татырхана я своей рукой зарезал двенадцать быков, и теперь в последние годы кисть правой руки болит. — Дядя Сандро зашевелил вытянутой кистью правой руки, как бы прислушиваясь к действию давнего греха: — И тогда, помнится, вот так же болело запястье… Глупый был, согласился…