— Давно? — Я так и обмер.
— Не знаю, — со вздохом облегчения, — я сам тут недавно…
— Видите ли, — сказал я ему, — я из редакции газеты.
— Пойду узнаю у директора…
Как только он ушел, я быстро повернулся к девушке, стоявшей на выдаче, и сказал ей:
— Умоляю, подшивки «Красных субтропиков» за последние три года.
— Сейчас, — кивнула она и вошла в глубь склада. Через минуту она их мне притащила. Я положил их на один из самых дальних столов читального зала и вернулся в закуток, где стоял столик библиографа. Он возвратился и, стоя у своего столика, с печальной строгостью сообщил:
— Директор сказал, что у него относительно журналистов нет никаких указаний.
Он продолжал стоять возле своего столика, как бы сочувствуя мне по поводу этой неприятной новости.
— Ну ладно, — согласился я, притворно смиряясь.
— К сожалению, больше ничем не могу помочь, — сказал мальчик, неуклюже разводя руками. Мне показалось, что он ожидал от меня большего упорства, и теперь несколько разочарован.
Я отошел к своему месту и сел. Начав листать подшивку, почти сразу наткнулся на первую информацию о козлотуре. Номер, в котором была информация, почему-то был вырван из подшивки и просто вложен в нее.
Но дальше у меня дело почему-то не пошло. Сколько я ни листал подшивки за три года, ни одного материала по козлотуру в них не оказалось. Что за черт, подумал я, ведь первый большой материал о козлотуре был напечатан примерно через неделю после первой информации. Я начал снова листать подшивку, уже внимательно присматриваясь к числам.
И вдруг истина открылась во всей своей полицейской простоте: вырвали! Все номера вырвали из всех подшивок, оставили только первую информацию и последнюю московскую статью, и соответственно точно дают библиографическую справку. Теперь я понял, почему номер газеты с первой информацией оказался вырванным и вложенным в подшивку. Его вырвали по ошибке, а потом снова вложили. Однако же в их безумии есть своя система, думал я, неся назад рыхлую гору оскопленных подшивок.
Между тем в редакции дела мои, по-видимому, ухудшились. Я это замечал по лицам сотрудников нашей газеты. Становилось все заметнее, что здороваться со мной доставляет им немало гражданских хлопот, если не гражданского мужества.
На одной из редакционных летучек Автандил Автандилович, включая вентилятор, бросил на меня укоризненный взгляд, как бы говорящий: «Ты этого хотел?»
Я понял, что что-то будет. И в самом деле, через несколько минут Автандил Автандилович опять заговорил об этом проклятом социалистическом исследовании про козлотура. (Оказывается, в этот день в одной из столичных газет снова появилась статья, критикующая тот самый журнал, где было напечатано это исследование.) Он назвал его клеветническим, хотя и признал ошибочной публикацию некоторых материалов по козлотуру в нашей газете.
— Да, — говорил он, — нам центральная печать строго указала на это. И справедливо указала, товарищи! И мы полностью принимаем эту критику! (Тут он бросил взгляд на вентилятор, исправно работавший под потолком.) — Но те, — продолжал он, подчеркнуто не глядя на меня, — кто клеветал сам (душа моя плавно опустилась в желудок — я заметил грозное противоречие между множественным числом указательного местоимения и единственным числом последующего глагола) или способствовал клевете других, в нужное время ответят за клевету.
Тут некоторые наши сотрудники стали бросать на меня взгляды, явно говорившие: «Ты видишь, в какое положение ты себя поставил, ты видишь, как нам теперь трудно будет здороваться с тобой?!»
«Крепитесь, еще не все потеряно», — пытался взбодрить я их своими ответными взглядами.
Но они рассеянно отводили глаза, давая знать, что не принимают мою бодрость по причине неясности ее источников.
Именно после этой летучки, когда я сидел у себя в кабинете, мрачно обдумывая свое положение, раздался звонок. Звонил мой чегемский земляк, внук знаменитого охотника Тендела. Он работал в управлении сельского хозяйства.
— Как дела? — спросил он голосом, исполненным тайного ликования.
— Плохо, — сказал я ему и в двух словах изложил суть дела. Нас связывала не заходящая слишком далеко земляческая близость.
— Как раз по этому поводу я тебе и звоню, — сказал он по-абхазски и по-абхазски же предупредил, чтобы я не переходил на русский язык. — Есть новости, — продолжал он, — светопреставление! Сразу же после работы встретимся!
Я с нетерпением дожидался конца рабочего дня. Мы встретились, и он в самом деле рассказал удивительную новость. Оказывается, в управлении сельского хозяйства было совершенно секретное совещание по козлотуру, где вынесли решение собрать всех козлотуров и тайно вывезти в один животноводческий совхоз, потому что у них начали гнить копыта.