— Зачем? — удивляюсь.
— Надо, — говорит, — потом скажу.
Я за собой никакой вины не чувствую и спокойно даю ему свои права. Он вынимает оттуда талон и вдруг делает прокол. Я балдею.
— За что?! — говорю.
— Здесь, — говорит, — стоянка запрещена, а ты целых два часа здесь простоял.
А сам смеется.
— Тогда оштрафовал бы, — говорю, — если ты такой честняга. Прокол зачем сделал?!
— Да, — говорит, продолжая смеяться, — здесь стоянка запрещена, и к тому же ты в своем рассказе кое-что утаил.
— Что я утаил, — говорю, — и какое это имеет отношение к проколу?
— Ты утаил, — говорит он, — что дал слово до Гудауты включительно никому об этом не рассказывать.
И в самом деле я об этом не говорил, не потому, что хотел скрыть, а просто забыл, это для моего рассказа не имело значения. Но откуда он узнал об этом? И тут я допетрил.
— Он что, звонил? — говорю.
— А ты думаешь, — смеется он, — кроме тебя, никто не может пользоваться телефоном.
— Но откуда он узнал, — говорю, — что я остановлюсь в этом ресторане?
— Он все знает, — продолжает этот автоинспектор, — ты думал, что его сделал, но он в конце концов тебе отомстил.
Теперь что я ему скажу? Власть! Я уже сел в машину, думая, лучше бы он мой проклятый язык проколол, чем талон. Он, уже вижу, возвращается к ресторану, чтобы там рассказать, как они меня сделали.
И тут я вспомнил, что я не допустил нарушения слова.
— Стой, — говорю, — что-то хочу сказать!
— Что? — поворачивается он.
— Я же, — говорю, — рассказал об этом уже здесь, за городом. Если ты такой честный, почему ты мне прокол сделал?
— Город растет, — отвечает он, — и ресторан теперь считается в черте города. Включительно!
— Но я же не знал! — кричу.
— Надо было знать, — отвечает он и входит в ресторан.
Вот какая жизненная история со мной случилась, когда я три года назад находился в командировке на Пицунде.
Мы посмеялись рассказу этого лихача, и он, с кротким терпением выждав, пока мы отсмеемся, спросил у меня:
— Вот про этот случай, который был лично со мной, ты можешь написать?
— Попробую, — говорю, — не знаю, что получится.
В нашей компании был один старый рыбак. Среди таких рыбаков встречаются весьма затейливые законотолкователи. Когда рыба не клюет, они со всех сторон обдумывают вопросы государственного устройства и правопорядка. А так как рыба с годами на Черном море клюет все хуже и хуже, они в толковании этих вопросов достигают гигантских глубин.
— Никакая цензура не пропустит, — важно заметил он. Однако, помолчав, обнадежил: — Но если в конце прибавить, что всех нарушителей арестовали, могут пропустить.
— И меня? — спросил лихач.
— И тебя, — безжалостно кивнул законотолкователь.
— А меня за что?! — воскликнул рассказчик. Все рассмеялись искренности его удивления, но тут вся эта история продвинулась еще на один виток.
— Когда это с тобой случилось? — спросил у шофера самый молчаливый участник нашей компании.
— Три года тому назад, — сказал шофер.
— Я там недавно проезжал, — заметил молчун, — твой гравий до сих пор лежит возле милицейского поста.
Предположения по поводу столь длительной консервации скромного памятника стратегической победы нашего лихача были прерваны появлением официантки с дымящимися чашечками кофе на подносе.
Пока шофер рассказывал свою историю, я следил за дядей Сандро. Он поглядывал на шофера, можно сказать, с гётеанской, олимпийской доброжелательностью, поощрительными кивками подчеркивая наиболее сладостные детали. Казалось, выражение лица его говорило: да, растут у нас хорошие рассказчики, возможно, и не без нашего влияния.
Реплики застольцев были выслушаны им тоже достаточно поощрительно. После этого он взял со стола чашечку кофе.
— Раз уж заговорили о дорожных делах, — начал он, отхлебывая кофе, — я тоже кое-что расскажу. Если кто-то из вас уже слышал эту историю, ничего, еще раз послушает. Хороший рассказ, как песня, его много раз можно слушать.
Три года тому назад в один мартовский вечер мне надо было срочно поехать в село Анхара. Дело там у меня было с одним человеком. Такое дело, которое никак нельзя отложить до утра. Я спускаюсь к дому моего соседа Тенгиза и оттуда звоню моему племяннику Кемалу. У него машина.
Так, мол, и так, говорю, надо срочно ехать в село Анхара. Кемал, как обычно, минут десять мыкал в трубку, а потом говорит:
— Не обижайся, дядя, но я сегодня не могу ехать.
— Чего это ты не можешь ехать?
Опять засопел. Вообще, чтобы с нашим Кемалом дело иметь, надо с буйволиными нервами родиться. Но выхода нет, машина нужна.