— Слушай, может, ты устала и хочешь спать? — усомнился он однажды, приехав по её традиционному вызову. Время было — почти полночь. Лидочка беззаботно засмеялась.
— Ну, что ты! После спектакля разве уснёшь! Ещё адреналин не выветрился. Наоборот, сейчас мне хочется хорошего, качественного секса, иначе я не успокоюсь… Ну, иди же ко мне скорее!
С Лидочкой ему было легко и хорошо. Он даже по-своему привязался к ней. Несмотря на то, что большая часть их общения сводилась именно к постели, время от времени им удавалось и поболтать, немного узнавая друг друга. Если Белецкий оставался на ночь, Лидочка непременно кормила его лёгким, но питательным ужином, повторяя, что мужчина не должен быть голодным. Сама при этом никогда не ела вместе с ним — просто устраивалась напротив за столом и трещала без умолку, как сорока.
— Тяжело, наверное, постоянно сидеть на диете? — спросил он как-то. Ему было неловко, что она так старается для него, а сама не съедает при этом ни кусочка.
Лидочка улыбнулась и покачала головой.
— Это уже не диета, а образ жизни. Когда к нему привыкаешь, больше не чувствуешь себя самоограниченцем. У балерин есть золотое правило: не есть много и не есть поздно. Всё просто!
— Но какие-то продукты, наверное, всё равно под запретом?
— Булочки, сахар, газировка… вот, пожалуй, и всё. Меньше соли, меньше специй. Чем проще еда — тем лучше. Овощи, фрукты… Я не испытываю нужды специально худеть или соблюдать жёсткую диету.
— Всё-то у тебя легко и просто, — усмехнулся Белецкий недоверчиво. — А по-моему, балет полон запретов и ограничений…
— Ограничения есть, конечно. Но, если я начну их все перечислять, тебе и правда покажется, что у меня ужасная жизнь, — Лидочка засмеялась. — На самом деле, все эти запреты вполне логичны. К примеру, ноги — это мой рабочий инструмент, поэтому нельзя много ходить пешком. Максимум, полтора-два километра в день. И долго стоять тоже не рекомендуется, именно по этой причине я ненавижу очереди… Нельзя же заставлять, к примеру, оперного певца постоянно кричать — он просто сорвёт себе голос! Потом, мы должны избегать травмоопасных занятий типа катания на коньках или горных лыжах. И вообще, лучше не перебарщивать со спортом, есть риск, что начнут работать совсем другие мышцы, нарастут бёдра, а они для балета неприемлемы.
— Нельзя ходить пешком, говоришь? — он приближался к ней, легко, как пушинку, подхватывал на руки и нёс по направлению к спальне. — Это мы учтём…
Она заливисто хохотала и прижималась к нему крепче, торопливыми гибкими пальцами пробегая вдоль его позвоночника, а он шутливо шлёпал её по попе и приговаривал:
— А вот нарастить бёдра не помешало бы, честное слово!
— Мне нравится, что ты носишь меня на руках, — призналась она однажды, застенчиво уткнувшись ему в плечо, как маленькая девочка. — На сцене я пока не удостаивалась подобной чести, я же не прима — так хоть в обычной жизни попробовать… Слушай, как всё-таки жаль, что ты не танцор. Был бы моим партнёром! Если у нас с тобой в постели всё так хорошо, думаю, на сцене мы бы тоже сработались, — она мечтательно улыбнулась. — Ты вообще… способный парень. Во всех отношениях. Ух, как бабы будут сходить по тебе с ума и терять голову!.. Вот помяни моё слово.
— Почему это? — он усмехнулся, впрочем, весьма польщённый.
— Чувствую. В постели ты прежде всего думаешь о партнёрше. Не о себе. Это подкупает, знаешь ли… Ты очень отзывчивый и внимательный. И это не показное, а от души…
Белецкий нежно прикоснулся к её щеке, обводя пальцем веснушки. Они ему ужасно нравились. Лидочка улыбнулась:
— На самом деле, я рыжая.
— Что? — не понял он.
— Я крашу волосы.
— Правда? — удивился он. — Я… не особо в этом разбираюсь. А зачем? Тебе, наверное, и рыжей было бы очень хорошо.
— Так положено. Сценический цвет волос у всех балерин — тёмный, светловолосым приходится использовать накладки или краситься. Вообще, все девушки из кордебалета должны быть похожи, нельзя привлекать излишнее внимание. Даже удивительно, что, при нашей внешней одинаковости для зрителей, у нас всё равно заводятся поклонники. Ждут после выступлений, дарят цветы, подарки… Скромнее, чем солисткам, конечно. Но всё же…
— Наверное, нелегко пробиться на главные партии? — предположил он. — Нужны связи и блат?
Он не особо интересовался внутренней кухней балета, но захотелось проявить внимание. Лидочка фыркнула в ответ:
— Ещё спрашиваешь! В Большом театре и блат — большой… За первые роли и сольные номера все друг другу глотки перегрызть готовы. Ну, впрочем, как и в любом другом коллективе, где работает много женщин, — хмыкнула она. — Всюду змеи, сплетницы и интриганки, которые рады плюнуть в спину при любой возможности. Нас же в кордебалете — почти сто человек. Сто! И каждая мечтает о том, что когда-нибудь станет солисткой, примой… Мужчин меньше, поэтому их и ценят выше, и платят больше. И они все на виду… — и тут же принялась взахлёб, с восторгом, рассказывать о молодом талантливом пареньке Коле Цискаридзе, восходящей звезде Большого театра.
— Цискаридзе… — задумчиво повторил Белецкий. — Грузин, что ли?
— Ага, он из Тбилиси. Очень, очень способный! У него пока несколько сольных партий, но ему наперебой пророчат и главные роли в самом ближайшем будущем. А какой красавец… все девочки у нас пищат от восторга. Да только Коля — кремень, ни с кем служебных романов не завязывает… ну, или очень хорошо это скрывает.
Почему-то Белецкому было приятно слышать о том, что один из лучших молодых танцовщиков Большого — именно грузин. Словно, благодаря Кетеван, он и сам немного сроднился с этим весёлым гостеприимным народом…
— Не жалеешь, что выбрала эту профессию? — спросил как-то Белецкий у Лидочки.
— Иногда… Обидно, когда приходится отказываться от больших праздников, — призналась она. — К примеру, Новый год… Вся страна веселится и отмечает с ёлкой, салатами и мандаринами, а у нас в это время выступления. Но в целом… конечно же, не жалею. Я об этом с детства мечтала! А ты? В смысле, почему решил стать актёром? Хотя с твоей внешностью тебе туда прямая дорога, жалко добру пропадать, — она улыбнулась и провела пальцем по его лицу, очерчивая профиль.
— Да на самом деле, как-то спонтанно получилось, — признался он. — В школе в драмкружке занимался, там все ахали — талант, талант… Каких-либо других талантов я в себе так и не обнаружил, вот и решил попробовать. И неожиданно поступил! Одновременно в школу-студию МХАТ и в Щукинское. Подумал и выбрал Щуку. Всё-таки, это одна из самых сильных театральных школ в мире…
— Ты будешь знаменитым, — заявила она уверенным тоном. — Очень, очень знаменитым. Я это тоже чувствую — на интуитивном уровне. Когда-нибудь приду к тебе за автографом, так и знай! По старой памяти дашь мне его вне очереди?
Он засмеялся, не воспринимая её болтовню всерьёз.
Они встретились много лет спустя, когда он действительно стал знаменитым актёром, а она к тому времени уже завершила свою танцевальную карьеру. Век балерины недолог — тридцать пять, максимум — тридцать восемь лет, и она уже выходит в тираж… Когда возле служебного входа после спектакля Белецкого подстерегла красивая рыжеволосая женщина с букетом и несмело окликнула, он даже не сразу узнал в ней Лидочку. А узнав — очень обрадовался. Она изменилась, а вот осанка, грация и походка остались прежними… Пообщаться им тогда толком так и не удалось — поклонницы, визги, вспышки фотоаппаратов, программки, подсунутые ему для автографов… Только и успели перекинуться парой дежурных фраз. Лидочка, по всей видимости, очень смущалась, осознав, какой большой звездой он стал, и когда Белецкий отвлёкся на очередную фанатку, расписываясь ей в блокнотике, попросту испарилась. Ушла по-английски. Обнаружив её отсутствие, он ужасно расстроился и долго потом жалел, что не успел задержать, не сделал и не сказал чего-то важного и искреннего, тёплого, необходимого… В конце концов, в его сердце и памяти Лидочка занимала особое место. Она навсегда осталась для него первой настоящей женщиной. Учительницей, которая сделала из него — мужчину…