тільки рідною мовою — только на родном языке
“А ти сам як думаєш?” — “А ты сам как думаешь?”
“Плаче і плаче без перерви. Не треба дзвонити, сам кашу заварив — тепер не скаржся. I дівчинку не муч” — “Плачет и плачет без перерыва. Не надо звонить, сам кашу заварил — теперь не жалуйся. И девочку не мучай”
2019 год, Ялта
Впервые она заплакала, только когда очутилась в Крыму. До этого внутреннее оцепенение сковало Галинку настолько крепко, что она не могла полностью расслабиться и дать волю слезам.
В самолёте, прямо перед взлётом, на неё снова накатила паническая атака, уже третья за неделю. Нечем было дышать, к горлу подкатывала тошнота, смешанная с ужасом, на лбу выступила испарина — Галинке показалось, что она вот-вот потеряет сознание. К счастью, она уже успела почитать в интернете об этой — оказывается, довольно распространённой — проблеме и о способах её решения в домашних условиях, поэтому торопливо вытянула из кармашка впереди стоящего кресла бумажный пакет, раскрыла и уткнулась в него лицом, стараясь, чтобы внутрь не просачивался воздух.
Сосед слева покосился на неё с опаской и даже брезгливостью — очевидно, решил, что чрезмерно чувствительная девица собралась блевать во время взлёта. Однако, увидев, что попутчица всего лишь шумно и ритмично дышит в пакет, слегка подуспокоился. Впрочем, Галинка не обращала на него ни малейшего внимания — она просто делала вдохи и выдохи, насыщая лёгкие углекислым газом и восстанавливая баланс кровообращения.
Наконец, её стало потихоньку отпускать. Галинка откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
— Боитесь летать? — участливо поинтересовался сосед.
— Да, — кивнула Галинка медленно, не открывая глаз. — У меня аэрофобия.
— На самом деле, шансы разбиться на самолёте ничтожно малы, — изрёк собеседник заплесневелую истину с таким выражением, точно открыл Америку. — Гораздо чаще люди попадают в аварии на дорогах, но никто же не прекращает ездить в машинах и пользоваться общественным транспортом…
Она не стала ничего отвечать. Ей было не до разговоров. Но увы — сосед оказался общительным и, видимо, решил крепко присесть ей на уши, чтобы скоротать время в пути.
— А вы в Крым отдыхать летите?
— Да.
— Наверное, студентка? На каникулах?
— Да.
— Хотя у студентов сессия почти весь июнь идёт… или вы отличница-активистка и сдали всё досрочно?
— Да.
— А почему одна? Или друзья-подружки тоже подтянутся?
— Да.
— А как вас зовут?
На этом моменте Галинка открыла, наконец, глаза и серьёзно вглянула на болтуна. Это был мужчина средних лет с добродушным румяным лицом, ясными, как у ребёнка, любопытными глазами и таким же наивным детским убеждением, что люди всегда рады его компании.
— Простите, что сразу не предупредила, но можно, я просто посижу молча? Когда со мной вступают в беседу незнакомцы, у меня сразу паника начинается. Помимо аэрофобии, у меня ещё и социофобия. И… логофобия.
— Мы можем и познакомиться, раз такое дело! — нет, его решительно невозможно было ничем смутить. — Меня Артём зовут — ну вот, я для вас больше не незнакомец! А ваше имя можно узнать?.. Кстати, вы очень на одну певицу похожи… Галина Тесленко — может, слышали? Но вы-то посимпатичнее, чем она, будете. У вас красота естественная, а она-то вся "сделанная"…
Это было абсолютно невыносимо… Галинка даже испугалась, что у неё сейчас случится ещё одна паническая атака, и тогда её высадят из самолёта до того, как он взлетит.
— Простите ещё раз, но я пас, — покачала она головой и снова демонстративно откинулась головой на спинку кресла, закрывая глаза.
Сосед что-то ещё сердито бубнил и обиженно сопел над ухом, но она притворилась, что внезапно оглохла. Сейчас у неё совершенно не было сил даже на формальную вежливость к попутчикам и на поддержание ни к чему не обязывающего лёгкого разговора.
Самолёт вырулил на взлётную полосу и теперь набирал скорость. В тот момент, когда он оторвался от земли, Галинка почувствовала странное опустошение, связанное с облегчением. Она до сих пор не знала, правильно поступила или нет. Возможно, вернее было бы сначала дождаться откровенного разговора, который окончательно поставил бы крест на её браке…
Но это не было трусостью или малодушием, Галинка не собиралась вечно по-страусиному прятать голову в песок. Просто она не могла сейчас видеть лицо мужа. Не могла заставить себя взглянуть ему в глаза… пока. Было ещё слишком больно. Независимо от того, что бы он ей сказал… и что скажет в будущем. Станет оправдываться и придумывать глупые беспомощные отговорки? Или, напротив, заявит, что наконец-то определился и между ними всё кончено? Ей невыносима была мысль как о первом, так и о втором варианте. Но всё равно невозможно было изменить того, что она увидела на фото. Это уже не просто дружеская встреча в кафе за чашечкой кофе… Это — было. Этого не отменишь.
Галинка совсем не представляла, как будет теперь жить, но одно понимала точно — жить, как прежде, больше не получится. Для кого-то, быть может, это не трагедия, ну уж точно не конец света, если муж целуется с другой женщиной: не переспали же, а это самое главное. Но она была воспитана матерью иначе. Поцелуй — это уже измена, как ни крути. Нечто очень интимное и сокровенное, даже в какой-то степени более значимое и важное, чем секс. Это символ единения не только тел, но и душ. Одно обжигающее дыхание на двоих, влажное соприкосновение нетерпеливо приоткрывшихся губ, будоражащее кровь тесное объятие, непередаваемое ощущение биения чужого сердца рядом… Это близость и взаимное влечение двух людей, которым больше невыносимо находиться на расстоянии друг от друга. Высшая степень доверия и взаимного притяжения.
А ведь тут был не просто поцелуй с абстрактной "другой женщиной". Это — Кети, его больная, безумная, кровоточащая юношеская любовь… Не может быть так, что всё произошло случайно, спонтанно и мимолётно.
Галинка старалась гнать от себя эти мазохистские мысли, но у неё не выходило не думать о том, как её муж целовал Кетеван, как засовывал, должно быть, язык ей в рот, как обхватывал руками её талию и прижимался к ней всем телом… её мутило от этих жестоких фантазий, но ничего поделать с собой она не могла.
Наверное, отчасти в случившемся была виновата и она сама. Слишком уж она… идеализировала его. Слишком доверяла — всецело, безоговорочно. Уверовала в то, что она для него в целом мире — одна-единственная, и что это никогда не изменится. Она ни разу не унизила мужа ревностью и подозрениями, и, видимо, несколько переоценила то место, которое занимала в его жизни. Но он же… он же горячо поддерживал в ней эту веру!
Господи, да разве можно было так играть?.. Так притворяться?.. И эти глаза, полные нежности, и ласковое, мягкое обращение “Галюша”, от которого её словно обволакивало уютное облачко тепла… И его горячие руки на её теле, знающие все самые чувствительные точки… Даже во сне он часто бессознательно находил и сжимал её ладонь, словно боялся, что она исчезнет… Как он мог всё это обесценить одним-единственным поступком?!
На смену недоумению пришло физическое отторжение, отрицание случившегося. Этакий протест организма. Её кидало то в жар, то в холод. Кожа то становилась влажной, то покрывалась мурашками. Внезапно начинали гореть щёки, и сразу же вслед за этим Галинку трясло, словно в ознобе. Одновременно подташнивало, болела голова, ныли живот и поясница. Таксист, который вёз её в Ялту, то и дело с подозрением косился на странную пассажирку, которую букально корёжило, словно наркоманку во время ломки. Кажется, он выдохнул с видимым облегчением, когда, наконец, они прибыли по адресу…
Мать выскочила ей навстречу из ворот. Обняла, заохала, запричитала, забросала какими-то торопливыми словами утешения… Галинка не успела рассказать ей всего по телефону, но главное женщина уловила: её драгоценный зять спутался с другой бабой. Этого было достаточно…