Самым тяжёлым оказалось войти в дом. Дом, который был свадебным подарком Белецкого. Сколько счастливых дней они провели здесь вместе!.. Большую часть года супруги обычно жили в Москве, но иногда могли сорваться в Крым на недельку-другую, а то и на целый месяц, если, к примеру, у Белецкого не было съёмок и он не был занят в театре. За домом следила мама — она переехала туда после уговоров зятя.
Откровенно говоря, Галинка предпочла бы сейчас вернуться в их с матерью старый домик, в котором она родилась и выросла, слишком уж тяжело ей было оставаться здесь, где всё, каждая мелочь, напоминала о муже. Но их прежнее жилище было отдано под съём отдыхающим. Желающие не переводились: старый тихий район, частный сектор, нет толп и шума, море в пешей доступности… а то, что домик старый и давно не видел ремонта — да кого из туристов волнует это в Крыму?!
Пока мама хлопотала на кухне, рассудив, что дочку первым делом нужно напоить-накормить, а потом уже лезть в душу с расспросами, Галинка пошла в ванную комнату. Отражение в зеркале ей не польстило: совершенно потухший взгляд, застывшее, словно маска, лицо, напряжённо сжатые губы… тень от неё, прежней. Галинка не узнала бы себя, если бы увидела вдруг со стороны. Она включила воду и присела на бортик ванны, ожидая, пока она наполнится.
Низ живота снова дал о себе знать болезненным спазмом. Галинка опустила голову и отстранённо наблюдала, как на внутренней стороне её бедра расплывается красное пятно. Месячные пришли, сообразила она, и вдруг её обожгло, как плетью, воспоминанием: ещё вчера муж сказал, что хочет от неё детей. “Роди мне дочку, пожалуйста… такую же красотку, как и ты”.
Ничего не будет, отчётливо поняла вдруг Галинка. Впервые — окончательно осознала масштаб случившегося. Не будет дочки. Не будет общих детей. Вообще ничего больше не будет. Никогда…
И вот тут она, наконец, заплакала.
2019 год, Москва, накануне описываемых событий
— Мы назвали сына Мурад. Это означает “желанный”.
Голос Кетеван звучал глухо. Она не смотрела в сторону Белецкого, уставившись на сцепленные в замок собственные руки.
— Ты даже не представляешь себе, насколько его имя соответствует действительности. Я очень долго не могла забеременеть и выносить ребёнка. Всё постоянно срывалось и не получалось. Десять выкидышей за пятнадцать лет. Десять… — повторила она, словно прислушиваясь к этой цифре и заново осмысливая её. — У нас в семье по женской линии как-то неладно с этим. У родителей я — единственный ребёнок. У тёти Нателлы с дядей Нодаром вообще не было детей. Теперь вот я со своими многолетними попытками… Ты мужчина, едва ли ты можешь даже вполовину вообразить, представить себе — каково это. Когда чёртовы пятнадцать лет ты ждёшь этого грёбаного чуда. Как осторожно радуешься двум полоскам на тесте, а потом снова и снова рыдаешь от того, что опять сорвалось. Я даже не знаю, что хуже: когда после очередного выкидыша слышишь эти дежурные утешения — вот, мол, пропьёшь курс лекарств, восстановишься, и через полгодика можно опять беременеть… или когда ловишь на себе красноречивые косые взгляды свекрови. Как же она меня ненавидела! Как, вероятно, втайне желала мне сдохнуть… Я изначально ей не нравилась, она была против нашего брака, но стиснула зубы и смирилась — ради блага любимого сыночка. А тут вдруг выясняется, что невестка — ущербная. Пустоцвет! Всё никак не может родить долгожданного наследника. Доходило даже до того, что она прозрачно намекала Аслану: ладно, официального развода через загс не надо, но можно же взять здоровую жену по исламским законам — совершить обряд “имам никах”. Правда, до этого дело так и не дошло. Просто, видимо, не нашлось дуры, которая согласилась бы войти в дом Аслана второй женой…
Они так и сидели в его машине. Снаружи хлестал дождь, стёкла были исполосованы водяными дорожками, но Белецкий не включал “дворники”, отчего создавалась иллюзия, что они полностью отрезаны от внешнего мира этой стеной из дождя. Так Кетеван было проще говорить…
— Я почти уже и не надеялась. И вдруг, в тридцать шесть лет — внезапная, нечаянная, но очень желанная беременность. Врачи сказали мне: будешь лежать на сохранении все девять месяцев. Именно “лежать”, это не фигура речи. Но я была готова абсолютно на всё. Конечно, по мнению окружающих, это выглядело очень рискованно и даже безрассудно. Я была уже не просто “старородящей”, но ещё и проблемной старородящей. Не буду подробно описывать, как провела всё время до родов в больнице — в горизонтальном положении, под капельницами. И сами роды… это был кошмар и ужас. Но когда я впервые посмотрела в личико своего сына… — её голос сорвался. — Оно стоило того, даже миллион раз ещё можно было бы повторить все эти жертвы…
Она немного помолчала, собираясь с мыслями.
— Аслан устроил большой праздник по этому поводу. Мы так радовались, были так счастливы… и даже понятия не имели, что Мурад родился с ВПС.
— Что это? — коротко спросил Белецкий.
— Врождённый порок сердца, — отозвалась она еле слышно. — Его не сразу распознали. Слишком поздно диагностировали. Ты знаешь, Аслан вообще не особо доверял врачам, в последние годы он внезапно ударился в религию и постоянно уповал на волю Аллаха — дескать, если ему угодно, ребёнок и так поправится.
— И что? Проглядели порок?
— На плановом осмотре во время прослушивания сердца выявили шумы. Необходимо было провести эхокардиографию, чтобы выяснить, органические ли они, связанные с пороком сердца, или функциональные. Но… мы так и не собрались. Аслан заверил, что доктор просто гипердиагност, а с малышом на самом деле всё в порядке. Видишь ли, у Аслана тоже был шум в сердце в детстве, но с возрастом всё нормализовалось. Ненавижу себя за то, что пошла тогда у него на поводу и послушалась! — она непроизвольно сжала пальцы в кулаки.
— Когда вы узнали?
— Через четыре года. Только через четыре года! Мне казалось, что мальчик просто слабенький. Он очень плохо набирал вес, быстро утомлялся, не мог бегать и играть со своими сверстниками — сразу начинал задыхаться, учащалось сердцебиение. В общем, однажды я просто схватила его в охапку и потащила на полное обследование… Тогда-то мне и озвучили приговор. С таким диагнозом долго не живут. Максимум — ещё пару лет…
Она нервно щёлкнула замком своей сумки и выудила оттуда пачку сигарет.
— Извини, но мне надо… могу я закурить?
Он молча приспустил стекло с её стороны.
Кетеван торопливо затянулась, закашлялась, отвернулась к окну, чтобы дым не шёл на Белецкого. Он тем временем попытался позвонить домой, жене. Но она почему-то не брала трубку…
— Ну, а дальше начались мои отчаянные попытки вытянуть Мурада из этого кошмара, — продолжила Кетеван.
— Твои попытки? — он взглянул на неё искоса. — А твой драгоценный Аслан тут совсем ни при чём? Он не принимал в этом участия?
— Я же говорила тебе, — она горько усмехнулась, — он ударился в религию. Говорил, что Мурад и так поправится… “иншАллах”. То есть, если Бог даст… Он просто ежедневно молился за здоровье сына и искренне считал, что этого достаточно.
— Бред какой-то, — Белецкий поморщился. — И ты не пыталась его вразумить? Или ты тоже стала соблюдающей мусульманкой?
— Я не меняла веру, — тихо сказала Кетеван. — Но… ты многого не знаешь о нашей с ним жизни. Мне было очень непросто. Он… был против того, чтобы я работала. Ему никогда не нравилась выбранная мною актёрская профессия, о том, чтобы играть на сцене или сниматься в кино после свадьбы, не могло быть и речи. Но он не хотел даже того, чтобы я получила высшее образование по какой-нибудь другой специальности… Он старался контролировать каждый мог шаг. Не выпускал меня одну на улицу. Заставлял повязывать на голову платок, если мы выходили из дома. Запрещал даже просто разговаривать с другими мужчинами…