— Ну и пусть разочаровала! — перебила Кетеван, поворачиваясь к нему и сверкая глазами. — Пусть ты меня ненавидишь теперь. Я это вынесу, как-нибудь переживу! Только… только помоги моему ребёнку!
Она заплакала, спрятав лицо в ладонях. Белецкий вздохнул и протянул ей салфетку, не предпринимая попыток успокоить и просто выжидая, когда она выплачется. Кетеван и в самом деле довольно быстро затихла.
— Где сейчас мальчик? — спросил он.
— Здесь, в Москве, — Кетеван шмыгнула носом. — Мы живём у тёти Нателлы…
Она полезла в сумку, достала свой телефон и показала Белецкому фотографию Мурада.
— Вот… это он. Мой малыш…
Ребёнок очень походил на своего отца. Ничегошеньки-то в нём не было от Кети. И это был красивый мальчик, несмотря на болезненную худобу и бледность.
— Сколько ему сейчас лет? Шесть, семь?
— Шесть. Он так мечтает пойти в школу вместе с ровесниками…
— У тебя с собой его документы? Ну, история болезни, и что там ещё… анализы, результаты обследований…
— Конечно, — она кивнула, снова хлюпнув носом. — Ну, в смысле, не прямо вот — с собой… Они дома, у тёти Нателлы.
— Тогда давай сделаем так, — он побарабанил пальцами по рулю. — Сейчас ты вернёшься домой, соберёшь и подготовишь все необходимые бумаги. Завтра… — он взглянул на часы, — точнее, уже сегодня утром… я свяжусь с врачами из той клиники и постараюсь договориться насчёт тебя, ну, чтобы вас приняли. Потом перезвоню тебе. Если они скажут приезжать — немедленно соберёшься и приедешь вместе с сыном. Так что будьте наготове.
— Спасибо, Сандро… — прошептала она.
— Пока не за что. Пойми, я ничего не могу обещать и гарантировать.
— Знаешь, — помолчав, спросила вдруг Кетеван, — что я чаще всего вспоминаю о тебе?
— И что же?
— Тот прощальный поцелуй на перроне.
Белецкий в недоумении приподнял брови, ожидая пояснений.
— Даже Аслан так не обмирал и не сходил с ума, когда я его целовала. Наверное… — теперь её было едва слышно, — наверное, никто в жизни никогда не любил меня так, как ты.
Он даже не сразу нашёлся, что ответить.
— Это ты сейчас опять палочкой в рану тычешь? Просто из любопытства, как я отреагирую: заору, истеку кровью или переживу как-нибудь?
Кетеван смутилась.
— Что ты… совсем нет. Я… действительно сожалею, что не слишком-то берегла тебя тогда.
Он никак это не прокомментировал, просто ещё раз взглянул на часы и, спохватившись, завёл машину.
— Ладно, поехали, поздно уже… Я отвезу тебя домой.
1997 год, Москва
Заключительный — четвёртый — курс в Щуке пролетел ещё быстрее, чем предыдущий. Никто и оглянуться не успел.
Белецкий уже второй год снимался в долгоиграющем историческом сериале “Петербургские трущобы”, который всё никак не хотели сворачивать, поскольку он пользовался искренней любовью телезрителей. После пилотных десяти серий стало понятно, что народ не готов расставаться с полюбившимися героями, и были быстренько дописаны и отсняты новые эпизоды. А затем — ещё и ещё…
В целом, Белецкому очень нравилось сниматься. Съёмки проходили в северной столице. Ему, как студенту, пошли навстречу и даже подогнали в сценарии график эпизодов специально под героя, которого он играл. Это было очень удобно: можно было почти не пропускать занятия в училище. Каждые выходные он исправно мотался в Питер.
Старшие артисты — матёрые, признанные звёзды — относились к своим юным коллегам очень тепло и всегда были готовы помочь дружеским советом и подбодрить.
Роль была не то, чтобы главная, но запоминающаяся, не проходная. Белецкий становился всё более и более узнаваемым. Теперь и шагу нельзя было ступить без того, чтобы кто-нибудь не завопил в восторге: “Ой, смотрите, корнет Салтыков идёт!” Девушки висли на нём пачками. Страшно сказать, сколько их прошло тогда через его постель: вздумай он подсчитать точное количество — сбился бы со счёта. Взрослые партнёры по съёмочной площадке подшучивали над ним: "Дорвался до сладкого — смотри, пацан, не лопни!"
На самом деле, он не “дорвался”. У него сложилось к этому примерно такое же философское отношение, как к еде и питью, без фанатизма. Испытываешь жажду — нужно напиться. Голоден — необходимо поесть. Хочется секса — следовательно, надо с кем-нибудь переспать, благо, недостатка в желающих не было. Зачем отказываться от того, что само плывёт в руки? Ему же легче, не надо тратить время на эти предварительные шаманские танцы с бубнами — ухаживания и прочую ерунду.
Никто и предположить не мог, что за благополучным, даже сияющим внешним фасадом этого юного красавчика скрывалось сильнейшее эмоциональное опустошение. Он был в отличной физической форме — но невероятно измучен морально, выгорев буквально дотла. До предела. Все его эмоции словно поставили на “стоп”. Он застыл, замер изнутри, перестав испытывать какие-либо чувства. Тепло, привязанность, симпатия, не говоря уж о влюбённости — всё это было не для него. Словно скользило мимо, не задевая даже кожу…
В училище он ограничивался тем, что просто смотрел на Кетеван издали. Ему хватало и этой малости… Они не разговаривали уже очень долго: не ссорились, просто постепенно стали друг другу совершенно чужими. Их по-прежнему ставили вместе, в пару — на танцах и на этюдах; они вдвоём выходили на сцену во время учебных спектаклей… Работали в дуэте они всегда отменно, слаженно, искренне поддерживая друг друга. Но едва их отношения пытались хоть чуть-чуть выдвинуться за рамки профессиональных, взгляд Белецкого моментально потухал. Он замыкался в себе и продолжал своё упорное молчание, которое не могли разбить робкие попытки Кетеван поинтересоватся, как у него дела, какие новости.
“Зазнался, — пошёл шепоток по училищу. — Звёздная болезнь накрыла, мы ему теперь не ровня, рылом не вышли!”
Однажды, опаздывая, он ввалился в аудиторию и обнаружил там одинокую Анжелу. Она сидела в совершенно пустом помещении и рыдала навзрыд.
— Что случилось, Климова? — поинтересовался он участливо. — И где все?
— Занятие отменили, — всхлипнула она.
— А ты чего тут сидишь, не уходишь? Кто тебя обидел?
— Вали отсюда, — сердито отозвалась она, утирая распухший красный нос платком. — Не твоего ума дело… тоже мне, добренький нашёлся. Да тебе на самом деле насрать! Как и всем остальным…
И такой у неё был страшный, отчаявшийся голос, что он вдруг по-настоящему испугался.
— Анжел, что с тобой?
И она, поддавшись его сочувствуюшему тону и взгляду, вдруг одним махом выложила, что беременна, аборт делать уже поздно, да она и не стала бы, боится, что потом вообще не сможет иметь детей, а будущий счастливый отец послал её куда подальше, потому что он взрослый и уважаемый человек, у него другая семья, официальная, в которую какая-то провинциальная студентка ну никак не вписывается.
— А предохраняться его в семье не научили? — растерянно, не зная, чем тут можно помочь, пробормотал Белецкий в ответ на эту внезапную исповедь.
— Это я виновата… — прорыдала Анжела. — Я сама всё подстроила… Я думала… надеялась, что если “залечу”, он точно разведётся со своей грымзой.
— Дура, — коротко и беззлобно выдохнул он. — И что теперь ты собираешься делать?
— Теперь уж ничего не поделаешь… Мать меня убьёт, она ещё не знает. Никто не знает… Прямо хоть иди — и с моста прыгай… ну куда мне одной, с ребёнком… в Москве я не смогу остаться… ни карьеры, ни законченного образования… мать-одиночка… у нас в городе все пальцем будут показывать… — она заревела с удвоенной силой.
Решение пришло ему в голову мгновенно. Он даже сам удивился этой простоте и ясности.
— Слушай, Климова… выходи за меня, а?
Анжела от шока даже перестала икать.
— Ты рехнулся?
— А чего? Успокоишь своё семейство, завершишь образование, родишь ребёнка в законном браке…