— О господи, сделай так, чтоб она вернулась, — пробормотал он почти бессознательно, не отдавая себе отчёта, — ну что тебе стоит, господи, сделать так…
И в этот миг в дверь гримёрной нетерпеливо забарабанили.
Белецкий, разумеется, не поверил в то, что это Галинка, ни на секунду. Это было слишком невероятно и слишком хорошо для того, чтобы обернуться реальностью. И всё-таки сердце взмыло ввысь вместе с моментально вспыхнувшей надеждой, а потом так же резко упало… "Разлука — вот какая штука: не ожидая ничего, мы вздрагиваем не от стука, а от надежды на него", вспомнились ему строки Окуджавы.
— Войдите, — откликнулся он, помедлив, чтобы справиться с дыханием. Не хотелось никого видеть, но отвертеться от общения всё равно не получится, раз уж пришли. Только бы не журналисты, пожалуйста, он совершенно не готов был общаться с представителями СМИ.
Дверь распахнулась, и в гримёрку, топая, как гиппопотамиха, ввалилась Хана Вайнштейн.
— Сашка! — заорала она в свойственном ей стиле — так, что со стен чуть не попадали висевшие там афиши. — Красавчик мой, дай-ка я тебя расцелую!!!
— Ханочка Львовна! — светлея лицом, откликнулся он с искренней улыбкой и вскочил, чтобы принять старуху в свои объятия. — Спасибо, что пришли…
Та стиснула артиста так, что у него все рёбра затрещали, и звучно и смачно расцеловала его в щёки.
Хана Львовна Вайнштейн была театральной легендой, великим гримёром. Через её руки прошло несколько поколений замечательных талантливых артистов — и заслуженных, и народных, но Белецкий был её безоговорочным любимчиком с самого первого дня своего появления в этом театре. Он тоже относился к ней трепетно и нежно, практически как к матери (или даже бабушке), всегда оставляя ей после каждого спектакля самый красивый из подаренных ему букетов — в знак благодарности и искреннего расположения.
Хана Львовна проработала здесь аж до своего шестидесятипятилетнего юбилея. Потом всё-таки пришлось уйти — руки стали не те, да и глаза тоже… Вот уже десять лет гримёрша отдыхала на пенсии, но слабость к театру и своим бывшим подопечным сохранила до сих пор. Артисты были ей всё равно, что дети, да и театр, который она любила всей душой, навсегда остался родным домом. Даже ещё роднее…
Руки у неё были золотые: Хана Львовна, понятия не имея о новомодном пластическом гриме, могла с помощью одной лишь гримёрной кисти превратить старуху в юную девушку — и наоборот; могла сделать из нищего — принца, а из красавца — чудовище. И, при всём этом, характер у гримёрши был не из лёгких. Она была циничной и пошлой особой, с весьма специфическим чувством юмора, поэтому далеко не у всех артистов, служивших в театре, складывались с ней тёплые отношения. Многие банально опасались попасть на её острый ядовитый язычок. Хана Львовна всегда рубила правду-матку сплеча и не боялась никого — даже самого главрежа, а вот тот малодушно побаивался гримёршу и, завидев издали её тучную фигуру, тут же старался скрыться, бурча себе под нос: "Старая ведьма…"
— Поздравляю с новой ролью, засранец! — продолжая душить Белецкого в объятиях, воскликнула Хана Львовна. — Ты был пр-р-росто великолепен, сукин ты сын! На месте этой потаскушки Анны я бы держалась за такого мужа руками и ногами, а не прыгала в койку к заморышу Вронскому…
— Какой у вас… непопулярный взгляд на классическую литературу, — улыбнулся он.
— Не более непопулярный, чем у вашего нового постановщика… Как его — Антон, что ли? — припомнила она, имея я виду Крапивина. — Дерзкий мальчик. С воображением, наглостью и очевидными задатками гениальности. Но вот актрису на роль Анны выбрал — просто курам на смех.
— А что не так с Настей? — без особого интереса спросил Белецкий. — По-моему, с ролью она справилась вполне…
— Да типаж, типаж у неё не тот! — всплеснула полными руками гримёрша. — Сиськи, жопа, губищи… это какая-то кухарка, а не Каренина! Ну, или не кухарка, — смягчилась она, — а гувернантка, с которой кобель Стива Облонский изменил своей глупой овечке Долли.
— Вы, как всегда, категоричны, — усмехнулся Белецкий, прекрасно зная, что за эту-то категоричность и откровенность больше всего и ценит Хану Львовну. — И всё-таки я ужасно рад вас видеть.
— А где твоя птичка-жена? — полюбопытствовала гримёрша. — Что-то я не заметила её в зале. Хотела поздороваться да перемыть тебе косточки — между нами, девочками…
Галинка нравилась Хане Львовне, в отличие от большинства предыдущих женщин Белецкого, которых она имела удовольствие лицезреть. Она относилась к девушке почти с материнской нежностью и уверяла, что именно с такой женой Белецкий возьмётся, наконец, за ум и перестанет трахать всё, что движется.
Застигнутый врасплох, он отвёл глаза.
— Она не смогла прийти.
Хана Львовна вперила в него испытывающий, как у прокурора, взгляд.
— Ну-ка, посмотри на меня… Я тебя сейчас убью. Добл*довался?!
— Ё-моё, Хана Львовна… и вы туда же! — вскричал он в досаде. — Да не было ничего, понимаете — не было!
— А чего ж ты верещишь, как раненый заяц, если ничего не было?
— Просто вышло… недоразумение.
— Недоразумение? — Хана Львовна саркастически изогнула мохнатую седую бровь. — То есть, какая-то посторонняя сучка просто проходила мимо, поскользнулась и случайно упала тебе на член?
— О господи, — застонал он. — Почему я должен вот это вот всё выслушивать?!
— Может быть, потому, что я тебя слишком хорошо знаю? — предположила она. — Слава — она такая, впереди человека бежит… А слава неисправимого ловеласа ещё долго будет тебе аукаться, вот помяни моё слово, даже если ты завяжешь на бантик и добровольно сдашься в монастырь… Ох, Сашок, говорила я — погубят тебя бабы!
— Да сказано же вам, — разозлился он, — "бабы" тут действительно ни при чём. Всего лишь недопонимание…
— То есть, — скептически осведомилась Хана Львовна, — ты у нас невинный барашек, а "ваша Галя балувана"? Что хоть стряслось-то, герой? Как жестоко тебя покарали — отлучили от секса на месяц? Или жена перестала готовить борщи и стирать твои рубашки с носками?
— Хуже, — отозвался он без тени иронии: ему было не до шуток. — Она просто собрала чемодан и уехала к матери в Крым.
— Однако… — Хана Львовна покачала головой. — И ты по-прежнему уверяешь, что ни в чём виноват?
— Я виноват, конечно. Но не в том, в чём она меня подозревает, — Белецкий запустил руку в волосы, взлохматил их и с досадой поморщился. — Чёрт, это сложно объяснить! Я просто не знаю, что мне сейчас делать, как быть. Как заставить её выслушать и понять…
— Элементарно, Ватсон! — фыркнула Хана Львовна и принялась поочерёдно загибать пальцы на руке:
— Значит, так… надо сделать девочке красиво! Поэтому сначала ты срываешь завтрашнюю премьеру к чертям собачьим, угоняешь самолёт и мчишь на всех парах в Ялту. Там лихо пролетаешь над городом с огромным баннером: "Галя, вернись, прости дурака!" Всё сразу нормализуется, я тебя уверяю, она не сможет устоять и растает. Для закрепления достигнутого эффекта можно осыпать жёнушку бриллиантами… желательно прямо из самолёта… и подарить ей какой-нибудь тропический остров в океане. Хотя нет, лучше купи ей Крым, это она больше оценит. И тогда при вечном вопросе "чей Крым?" можно будет смело отвечать: "Галькин!"
Он покачал головой, не зная, плакать ему или смеяться.
— Вас убить мало за такие советы.
— А что? — она хрипло хохотнула. — В любовных романах именно так всё и происходит… и не делай круглые глаза, я теперь только такие и читаю. Когда это ещё делать, как не на восьмом десятке?!