Но вот он встал и потянулся:
— Ну, хозяин… Спасибо. Вы оставайтесь, а я уйду.
Он тщательно уложил мешочек в хурджун.
Только, тогда Сайд Ахмад заговорил.
— А я? А мы?
— Вы здешний… вас не тронут. Желаю вам всяческого благополучия.
Почтительно кланяясь и бормоча прощальные приветствия и пожелания. Сайд Ахмад подхватил хурджун и засеменил вслед за Ниязбеком. На дворе было по–прежнему темно. Только в вышине слабо мерцали затянутые дымкой звезды.
Перекинув через плечо поданный ему хурджун, Ниязбек перелез через дувал и, крадучись, начал выбираться из кишлака. Долго полз он на животе, замирая при малейшем шорохе. Крепкие, как железо, колючки раздирали кожу на руках и коленях, рвали одежду. Подавляя стоны и чуть слышно шепча ругательства, обливаясь потом, он все полз и полз. Уже последние дома остались позади, а Ниязбек не решался подняться на ноги.
Наконец он, совершенно обессиленный, свалился в неглубокую канавку.
Было все так же темно. Несмотря на страшную усталость и саднящую боль в руках, Ниязбек чувствовал небывалый подъем. Все ликовало в его душе. Он вырвался из лап кенегесцев. Клад в его руках. Он сунул руку в хурджун — и замер.
Мешочек исчез. Холодный пот выступил на лбу. Ниязбек колебался только минуту. «Нет! Сайд Ахмад не получит теперь ничего».
И он двинулся обратно. В ярости он забыл о всяких предосторожностях. Он вошел в кишлак и едва сделал несколько шагов по улочке, как его окружили дехкане с тяжелыми дубинками в руках. Зажгли фонарь.
— В чем дело? — прозвучал чей–то голос.
Ниязбек растерянно бормотал:
— Что вы хотите? Я уважаемый человек. Что вам надо от меня?
— Поистине, потерявший халат боится щипков. А что же ты ночью делаешь в степи?
— Хожу… Пройтись вышел…
Тот же голос проговорил:
— Пойдем!
— Куда?
— А вот сейчас увидишь.
Ниязбека повели. Он доказывал, угрожал… Его столкнули в яму из–под зерна. В углу зашевелился человек.
— Кто тут?
— А кто вы? — испуганно вскрикнул Ниязбек. — Боже, это вы, Сайд Ахмад?
— Не подходите! У меня нож, острый нож, — завизжал старик, — не приближайтесь.
Усевшись поудобнее на земле, Ниязбек удовлетворенно проговорил:
— И вы, любезный друг, здесь. Ну, я очень доволен: вошь попала под ноготь, очень доволен.
— Не подходите! — продолжал вопить Сайд Ахмад.
Наверху кто–то негромко заметил:
— Ворона вороне глаз выклюет.
Другой ответил:
— Кто попал в воду, сухим не выйдет, кто попал в могилу, живым не выйдет.
Ниязбек завернулся поплотнее в халат и затих. Он не сказал больше ни слова.
Горячий «афганец» прижимал тяжелую пелену серо–желтой пыли к белесой от выступившей соли степи, и от этого становилось все труднее и труднее дышать. Горы скрылись в дымке, горизонт сузился до маленького, совсем крохотного пространства вокруг невесть как выросшего среди великой суши единственного тополя. Хотя было и мрачно от того, что солнце превратилось в кирпично–красный круг, не столько светивший, сколько излучавший зной и жар, но глянцевая свежая зелень молодого деревца улыбалась истомленному путнику и приветливо манила его в слабую свою тень.
Прислонясь к бархатистой белой коре тополя, прямо на земле сидел великий назир. Его нежное, тонкое лицо потеряло обычную привлекательность. Оно побагровело и покрылось бурыми пятнами. Гримаса раздражения исказила его.
Энергично потирая колени, назир капризно тянул:
— Когда, наконец, когда же? Сколько нам еще здесь придется проторчать?
Назир не поднимал глаз, но при всем том ясно было, что он обращался к стоявшему в пяти шагах от него толстому человеку, державшему под уздцы двух коней. К седлу одного из них был приторочен убитый джейран.
Толстяк серьезно и даже сурово смотрел на назира и не торопился с ответом! Он только украдкой сдвинул со лба свою большую синюю в полоску чалму и неторопливо почесал кончик носа.
После довольно длительной паузы назир, наконец, поднял веки и взглянул на своего молчаливого собеседника. Выражение лица толстяка мгновенно изменилось. Oт суровости не осталось и следа. По всей его широкой физиономии разлилось добродушие, глаза стали масляные, щеки затряслись от сдержанного смешка.
— Ну, председатель, или как там тебя… Что же ты молчишь?
— Нижайшие извинения, великодушного прощения просим, что вы изволите приказать?
Тот, кого назир назвал председателем, склонился в легком почтительном поклоне, чего никак нельзя было ожидать при его грузной, неуклюжей фигуре.