Впрочем, так ли это было, трудно сказать. Имя Санджара–непобедимого и поступки его стремительно обрастали легендами, и правду становилось нелегко отличить от вымысла…
Рассказывают, что вблизи Байсуна Санджар, как вихрь, ринулся с саблей наголо в кишлак Сагын, где свирепый басмач Пансат Исмаил, непримиримый враг Советов, пировал на своей свадьбе с дочерью местного помещика Атабека. Басмачи разбежались, как трусливые шакалы, а самого Пансата Санджар вел за собой много верст на веревке, привязанной к седлу.
Дехкане несколько раз кидались с палками и камнями на подлого курбаши и пытались прикончить его. И только потому, что Санджар говорил народу: «Не трогайте эту вонуючую гадину, дайте мне отвести его в Байсун! Там будет над ним суд скорый и правый», — люди сдерживали себя и ограничивались криками и угрозами. Но когда Санджар уехал из Байсуна, они вырвали курбаши из рук милиционеров и повесили его на базаре….
Видели Санджара и дальше на древней дороге, что идет от Самарканда через железные ворота лесистого Дербента к Городу Львов — Ширабаду.
Всадника замечали и запоминали, ибо имя Санджара–непобедимого стало любимым и уважаемым в народе.
В гарнизонах славному воину оказывали почетные встречи. Коменданты давали ему в провожатые сильную охрану, так как в те дни не принято было ездить в горах в одиночестве. Но Санджар неизменно отказывался от конвоя и, как одержимый, устремлялся в дальнейший путь.
Комендант гарнизона Тенги–Харам, вопреки воле командира, послал десять красных конников сопровождать его до следующей станции. И кстати. Потому что банда отпетых кзыл–аяков налетела на Санджара и, как ни был он храбр, они сгубили бы его, не подоспей бойцы, ехавшие на близком расстоянии.
К легендам нужно отнести, несомненно, и рассказ о том, что Санджар приехал в дом Гияс–ходжи в кишлаке Янги–Кент. Он пробыл здесь, по обычаю, трое суток: «Гость дорог три дня», но не дождался мутавалли и, уехав, сказал: «Передайте же вашему мудрому, как лисица, хозяину, если только он осмелится здесь показаться: счастлив он, что не застал я его здесь. Но мы с ним еще встретимся…»
Санджар пил айран и отдыхал у того самого колодца, хранителем которого был безумный отшельник.
За три года многое изменилось в Карнапчульской степи. Не было больше помещика, никто не трепетал при упоминании его имени, а у колодца по вечерам собирались на водопой стада, принадлежащие кишлачным скотоводческим артелям и отдельным дехканам.
Отшельник перестал мечтать о звании святого и стал всеми уважаемым бош–чабаном, то есть главным, пастухом местных отар…
Скоро след Санджара затерялся на бесчисленных, больших и малых дорогах и дорожках, верблюжьих тропах и тропках безбрежной Карнапчульской степи. Да и где тут встретить одинокого всадника, когда от одного малолюдного кишлака до другого здесь нужно ехать от восхода солнца до заката…
— Молчи, Волк, молчи! Ты мешаешь мне думать.
Прижимая обрубленные уши к густой шерсти загривка, могучий пес поднимал голову, смотрел сквозь красные языки пламени костра и робко взвизгивал. Волк прислушивался к далеким звукам ночной степи.
Стрекотали мириады кузнечиков, пели цикады, шелестели на ветру сухие, жесткие стебли травы. Далеко–далеко выла гиена. По твердой земле шлепали чьи–то калоши и стучал посох.
— Молчи, Волк, — шептала тетушка Зайнаб, — или ты, глупый, не узнаешь? То слепой суфи идет спать к себе домой.
Тетушка Зайнаб запустила руку в шерсть Волка и ласково потрепала упрямую голову. Но замер шум одиноких шагов, а собака все еще вела себя беспокойно. Она встала, отряхнулась и подошла к открытой двери, вглядываясь в темноту.
Старуха помешала угли в очаге. Сноп искр метнулся к потолку и на минуту озарил скорбно поджатые губы и затуманенные глаза. Чугунный кувшинчик, поставленный в самый жар углей, давно раскипелся и, плескаясь и плюясь, вздымал облака пара. Но тетушка Зайнаб не обращала на него внимания. Она ничего не видела и не слышала.
Встрепенулась старушка только при звуке быстрых, легких шагов и нежного голоса…
С улицы приближалась песня.
Курухайт, Чибор, конь моего тюри!
Веселей скачи, не отставай, смотри.