Здесь, в силу старого закона гостеприимства, Али–Мардан нашел отдых и пищу. Пожилой крестьянин, одетый в жалкое рубище, рассыпаясь в любезностях, проводил неожиданного гостя к себе во двор. В крошечной комнатке, прокопченной зимними кострами, Али–Мардан со стоном опустился на вонючую баранью шкуру и заснул.
Хозяин несколько минут постоял, изучая облики одежду пришельца. Потом быстро наклонился, раздвинул полы бархатного халата гостя, вытащил из кобуры револьвер и вышел.
…Стук двери разбудил Али–Мардана. Неприятно резнул глаза свет. Посреди комнаты потрескивали в огне ветки, у костра сидел хозяин дома и поглядывал на гостя. Когда взгляды их встретились, ощущение страха подползло к сердцу Али–Мардана. Он резко поднялся, рука его потянулась к поясу.
— Не спеши сражаться, господин, — усмехнулся хозяин.
— Не спеши, бек, — насмешливо прозвучал еще чей–то голос из угла.
Тут только Али–Мардан разглядел сквозь дым костра, что комната полна народа. Суровые лица крестьян были спокойны, равнодушны. В открытую дверь доносился заунывный вой собак.
— Чуют волка, — сказал хозяин. Опять все помолчали.
— Эй, бек, зачем ты пришел в нашу степь? — спросил длиннобородый широкоплечий старик.
— Я странник, я иду в Тармит поклониться праху хазрета, священной могиле.
— Мы хозяева, ты гость, зачем же ты, помня обычай гостеприимства, поспешно ищешь оружие, находясь в мирной михманхане в присутствии старейшин рода Кенегес? Зачем ты в степи останавливаешь почтенного Ата–Исмаила и, как разбойник, пытаешься отнять у него коня? Зачем ты спешишь скрыться от народа и ищешь спасения в краях, куда ускакал, как жалкий вор, сам эмир.
— Вы не смеете становиться на моем пути. Одного моего слова достаточно, чтобы от этого грязного кишлака остались кучи пепла и камней!..
— Было достаточно.
— А вашего Ата–Исмаила я прикажу продержать в клоповнике неделю, а потом ему вырвут глаза, отрежут нос и уши и всыпят двести палок.
— Постой, не грози, господин: нет больше клоповника, нет больше палок, нет больше господ беков, нет больше рабов, — говоривший вскочил, плюнул Али–Мардану в лицо и вышел.
Один за другим вставали старейшины рода Кенегес и каждый плевал на Али–Мардана. Никто не ударил его, никто даже не замахнулся.
Всесильный чиновник эмира, блестящий вельможа, попиравший многие годы человеческое достоинство сотен тысяч верноподданных эмира, забился в темный угол и, съежившись рукавом закрывал лицо. Он не пытался сопротивляться. Он был потрясен. Мир рушился, ум мутился. С новой силой вспыхнула боль во всем теле.
Последним ушел хозяин. Он даже не плюнул. Он сказал только одно слово:
— Шакал!
И вышел.
Али–Мардан выждал, когда затихли шаги и звуки голосов, и ползком подобрался к двери. Она не была заперта.
Ночью Али–Мардан исчез. Утром хозяин обнаружил у очага бархатный в серебряных украшениях пояс. Из пояса высыпалось несколько невзрачных камешков неправильной формы, покрытых желтовато–бурой коркой. Хозяин метлой смел камешки в кучу, долго вертел один из них в руках с явным удивлением.
На дворе он лепил из глины небольшой очаг. Камешки вмазал в его стенки.
Часть 2
I
На улице хлопают резкие выстрелы, будто ломаются сухие доски.
Игроки переглядываются. Николай Николаевич медленно кладет на палас карты, предусмотрительно крапом кверху, и поворачивает свое безбровое, лишенное всякой растительности, розовое лицо к распахнутой двери.
Пылкий Джалалов вскакивает, темные глаза его загораются лихорадочным огнем. Он поправляет многочисленные ремни, на которых висит желтая кобура. Впрочем, злые языки единодушно поговаривают, что в кобуре воинственный юноша носит перочинный нож, спички, табак.
Выстрелы щелкают где–то уже совсем близко.
— Стреляют? — вопросительно гудит из темного угла голос Медведя, тягучий и басовитый.
— Нет на барабане нам «с добрым утром» выстукивают, — раздраженно скрипит Джалалов. — Как только попадешь в Карши, вечно в какую–нибудь историю влипнешь. Надо пойти посмотреть, как и что.
— Но ведь там стреляют, — волнуется Николай Николаевич.
Джалалов останавливается и глубокомысленно рассматривает дверь. Совершенно очевидно, что весь запас его отваги исчерпан, и ему совсем не хочется идти на улицу, выяснять причину стрельбы.