Я беспокойно сглотнул. Воздух уже начал приобретать неприятный привкус. В этом месте лежало много тел, а мусоросжигательные печи и команды биоочистки еще не приступили к работе. Я решил, что на сегодня увидел достаточно — где-то, каким-то образом, должна находиться посадочная площадка, с которой я смогу добраться до кораблей на орбите.
Я спустился обратно по пустым лестницам, пробираясь мимо мусора и ящиков со снарядами. Оказавшись на уровне земли, я бесцельно пошел на север, совершенно не обращая внимания на окружающую обстановку. В желудке было пусто, голова кружилась. Надо мной небо становилось все темнее, затененное собирающимися облаками, которые, казалось, были готовы разверзнуться. Дождь был желанным — он смоет всю грязь, чтобы кто-то другой смог начать все сначала.
Когда свет померк, а запах усилился, я сбился с пути. Конечно сбился. Все, что я делал, к чему прикасался, все казалось проклятым в этот день. Я попытался вернуться к транспорту и оказался в месте, которое выглядело еще более разрушенным, чем остальные. Ни один камень не лежал на своем месте. Земля представляла собой волнообразный морской пейзаж из обломков, некоторые из которых еще горели, и мои ботинки скользили и скребли, когда я пытался преодолеть волны.
Я уже почти добрался до дальнего берега, когда сильно поскользнулся и покатился вниз по длинному склону из обгоревшего камня, а потом рухнул в пыли. Протянув руку, чтобы устоять на месте, я уперся в что-то мягкое и податливое. Посмотрев вниз моему взору открылось тело, наполовину погребенное под обломками. Это был один из жителей города, солдат, облаченный в знакомые доспехи из темного металла, но со сбитым шлемом. В отличие от убитых, с которыми я столкнулся ранее, этот не получил катастрофических ранений. На самом деле, я вообще не видел никаких серьезных повреждений; бронепластины выглядели более или менее целыми. Однако, лицо мужчины было ужасным. Его кожа была бледной — белой, как испорченное молоко — и почти полупрозрачной. Под поверхностью виднелись сухожилия, увядшие и сухие. Его глаза выпирали из глазниц, щеки были втянуты и плотно прилегали к кости. Моя рука коснулась его открытого горла, и когда я одернул ее, отпечатки моих пальцев остались на нем.
Целое мгновение я смотрел на него. Я не мог понять, как умер этот человек. Какое-то химическое оружие? Возможно, хотя меня никто не предупреждал держаться подальше от воронок. Он напомнил мне старую видеокнигу, которую я когда-то смотрел, в ней паук высасывал из своей жертвы жизненные соки. Выражение на иссохшем лице выражало панику — статичный крик, который застыл навсегда.
Когда ко мне вернулась способность соображать, я оттолкнул тело и вскарабкался наверх. Мое тело трясло, когда я добрался до вершины. Тошнота вернулась с новой силой, и на этот раз я знал, что меня точно стошнит. Дрожащими пальцами я сумел расстегнуть шлем и вовремя откинул свой дыхательный аппарат. Затем я согнулся вдвое и опустился на грязную землю.
Закончив, я вытер рот, встал и попытался прийти в себя. Голова раскалывалась. Мне нужно было что-то выпить.
Впервые я дышал не отфильтрованным воздухом этого мира. Пыль и химикаты оказались едкими, и я снова нащупал свой дыхательный аппарат. Но прежде чем достать его, я почувствовал, как сильно здесь воняло: люди, десятки тысяч людей, гнили в затхлом воздухе, их невидящие глаза смотрели в небо, словно бы в поисках избавления, что было иронично, потому что именно оттуда и пришла их проблема.
Я напряженно моргнул. Сглотнул желчь. Попытавшись взять себя в руки, я начал идти, спотыкаясь. Здесь я был в безопасности. Тут не осталось ни врагов, ни угроз моей личности. Мне просто нужно выбраться отсюда.
Но все, что я мог видеть, спотыкаясь в поисках чего-то, что могло вытащить меня из этого места, — это лицо, впалое лицо, застывшие глаза и втянутые щеки. И я знал, что никогда не смогу забыть его, и что куда бы я ни пошел после, то все равно увижу его.
Я подошел слишком близко. Слишком близко. И я уже чувствовал, что теперь мне будет трудно выбраться обратно.
Когда Бел Сепатус нашел меня, он выглядел недовольным. Его очевидное мнение — что мы, летописцы, в лучшем случае отвлекаем их, а в худшем представляем опасность — только укрепилось, когда я отважился отправить в одиночку. Он вовсе не хотел искать меня, я был уверен в этом; у него и без этого хватало дел поважнее, и ему не терпелось заняться ими.