Все улыбнулись. Обстановка в комнате потеплела. Внезапно представитель латиноамериканского филиала, полный краснолицый старикашка, поднял руку:
– Сэр, э… Эндри! Вы достаточно убедительно описали обстановку на Терции. Возможно, я даже соглашусь с вами о целесообразности применения методов комплексного саботажа. Но какого черта вам понадобилось уничтожать установки по производству воды при помощи ядерных взрывов?
Я замялся. Вроде уже все рассказал и объяснил – и на тебе, опять по новой. Выручил шеф. Он повернулся к говорившему и степенно произнес:
– Вы правы, уважаемый дон Хуалес. Это явный перебор. По поводу применения ядерного оружия агент уже получил взыскание. Стоимость атомных мин будет вычтена у него из жалования.
Это было для меня полной неожиданностью. Атомные мины не тротиловые шашки, месячным окладом тут не отделаешься. Неожиданно для себя я громко икнул. Это окончательно разрядило накалившуюся было обстановку. Все посмотрели на меня, потом перевели взгляд на шефа. Тот молча развел руками, как бы говоря: «Что поделаешь, приходится работать с теми людьми, что есть».
Все снова посмотрели на меня. Я постепенно начал закипать. Ну почему они не понимают? Что мне еще оставалось делать там, на Терции? Другого способа остановить эти чертовы водопроизводящие установки я не видел. Их можно было только физически уничтожить. А уж после, остановив потоки воды, захлестывающие планету, можно что-то предпринимать обычными средствами. Я совершенно уверен, что если бы не взорвал климатические установки, терциане залили бы себя с головой и начали отращивать жабры.
Пока я собирался с мыслями и пытался сформулировать вежливый ответ, я увидел глаза шефа. Его взгляд был совершенно однозначным: «Молчать, поручик!» – «Молчать? Они же меня съедят!» – так же, без слов переспросил я его. «Молчи, я все беру на себя», – подтвердил взгляд Макара Ивановича.
Я заткнул свой чуть было не открывшийся рот и послушно доиграл роль двоечника у доски: опустил голову и стал внимательно разглядывать пятнышко на блестящем паркете пола. Даже ножкой так немного поводил, от смущения. Больше меня никто не ругал. Меня просто выставили за дверь. Ну, настоящая машина времени – точно такую же процедуру я прошел в пятом классе, когда меня впервые вызвали к директору – кажется, за разбитое стекло в окне учительской.
Выйдя из кабинета, я оказался в просторной, пустой приемной. Секретарша смотрела на меня с нескрываемым ужасом. В ее взгляде проскальзывало и сочувствие, но какое-то отстраненное.
– Все, завтра на рассвете приведут в исполнение, – пояснил я ситуацию. Затем взял с ее стола стакан и приставил краем к двери; сам же прижался ухом к его донышку. С той стороны до меня стали долетать обрывки переговоров.
– Не стоило так паренька мучить. Молодой, горячий, ну, взорвал чего-то, так ведь от чистого сердца.
– Ему ж едва тридцать, совсем мальчишка!
– А что я представителям прессы скажу?
– А для чего у вас пресс-секретарь, батенька? – Это, кажется, Макар Иванович не дает меня в обиду.
– Нельзя такое без наказания оставлять. Молодые должны понимать дисциплину.
– Накажем, непременно накажем. Зря я, что ли, с Луны добирался, обед пропустил?
– Ну, это дело поправимое. Сейчас быстренько закончим и пообедаем. Да и пропустим кстати, раз уж собрались вместе.
– Считаю достаточным просто попугать. Вон, какого страху паренек натерпелся сегодня, перед нами стоячи. – Ишь ты, психолог чертов, насквозь меня видишь. Все равно, спасибо тебе на добром слове.
Внезапно дверь завибрировала. Я едва успел оторвать ухо от стакана, как он буквально взорвался у меня в руках. Сработало защитное устройство против прослушивания. Я укоризненно посмотрел на секретаршу. Она сделала невинное лицо и ответила:
– А я думала, вы знаете.
Затем взяла аптечку и стала приводить в порядок мою исцарапанную осколками физиономию. Через десять минут меня позвали назад и опять поставили на лобное место возле кафедры-плахи. Они настолько достали меня, что я не удивился бы, появись сейчас из-за экрана здоровяк в маске и тяжелым мясницким топором в руках.
Наконец мне объявили приговор. Решение дисциплинарной комиссии было окончательным и обжалованию не подлежало. Мне вкатили «устный выговор со строгим предупреждением», после чего члены комиссии поднялись с мест и с чувством выполненного долга направились к двери. Стараясь остаться незаметным, я попытался слинять вместе с толпой. В последний миг, уже в дверях, меня остановил строгий голос Макара Ивановича:
– А вас, Карачаев, я попрошу остаться!
ГЛАВА 2
Руукс забежал домой. Он никогда не ходил, только бегал. И совершенно не понимал взрослых, которые передвигались медленно, степенно, опираясь на хвост. Свой хвост Руукс использовал для более серьезных и необходимых целей. Сейчас, например, он нес на нем школьную сумку. Правда, перед тем как зайти домой, он перевесил ее на руку – мать очень сердилась, когда видела, что он пользуется хвостом не для хождения.
Он зашел в дом и снял надоевшие за день туфли на толстой подошве. Их всегда приходилось надевать, когда он ходил в воскресную школу, без них он бы быстро натер чувствительные подошвы лап на сухом твердом полу человеческого здания. Мальчик спустился с порога в гостиную и с наслаждением прислушался, как журчит напольная вода, омывая разгоряченные на улице ступни. Он направился на кухню, стараясь идти так, чтобы щиколотки оставались в воде. Для этого приходилось волочить ноги по полу. Такой способ передвижения оказался слишком медленным и, чтобы удержать равновесие, пришлось опереться на хвост. Кончик хвоста тут же намок, охладился, и волна облегчения прокатилась вверх вдоль всего тела мальчика. Как хорошо дома, подумал он.
– Мама, я есть хочу!
– Иди и вымой руки сначала, – ответила, не оборачиваясь, мать, стоявшая у плиты на кухне.
– Ну, мам, я чистый, – начал канючить Руукс.
– Пока не умоешься, есть не дам. – Мать всегда умела поставить точку в дискуссии.
Тяжело вздохнув, Руукс поплелся в ванную. Передние лапки у него действительно были чистые, по крайней мере пока он не остановился перед домом, чтобы выкопать из глины кем-то оброненный стеклянный шарик. Закрыв за собой дверь ванной комнаты, мальчик пустил из крана сильную струю воды, чтобы было слышно снаружи. Затем он сунул лапки под воду, подержал секунду и быстро вынул их обратно. Закончив таким образом процесс умывания, он тщательно вытерся полотенцем. На чистой материи остались темные пятна.
Вернувшись, он сказал:
– Я ведь был у землян, мама. Там нас обрабатывают на целую неделю вперед.
– Вот именно потому, что ты был у своих проклятых землян, ты и должен умываться еще тщательней. Неизвестно еще, что они там с вами делают. Вот вчера на проповеди жрец сказал, что мы не должны больше пускать наших детей в воскресную школу. Он сказал, что там земляне забирают у вас души.
– Мама, это неправда, земляне хорошие. Нас укладывают в такие кроватки и показывают интересные сны.
– И что же они вам показывают, небось, гадости какие-нибудь?
– Да нет, мама, я не могу рассказать, я не помню, что в этих снах. Просто мне кажется, что после них я становлюсь немного умнее, что ли.
– Вот я и говорю, задурят они вам голову. Совсем перестали слушать взрослых, чуть что – сразу: «А вот земляне говорят…» Нет, надо мне послушаться нашего жреца и не пускать больше тебя к землянам.
– Мам, но ведь там и взаправду очень интересно! Мадам Татьяна такая добрая и рассказывает нам разные истории про Землю и про другие планеты. А мистер Питт учит нас играть в бейсбол. Это так классно. Правда, у нас пока плохо получается. Но ты ведь разрешишь мне ходить к ним еще, правда? Мистер Питт говорит, что если мы будем много тренироваться, то…
– Замолчи! – прикрикнула на него мать. – Я знать не желаю, что вам говорит этот разбойник. И чтоб не смел при мне даже произносить эти дикие имена! Будь моя воля, ты бы и близко не подошел к этой проклятой школе.
Руукс на всякий случай втянул поглубже гребешок на макушке. Рассердившись, мать могла больно оттрепать сына за чувствительный кожистый хохолок на голове. Правда, такое случается очень редко, в семействе Руугисов все хорошо воспитаны и умеют держать себя в руках. Но все же лучше не рисковать.