Едва вступили в заросли, как навалилась мошка — под листьями шеломайника ее постоянное дневное пристанище. Серое облачко, кружась, меняя очертание, не отставало от мальчишек. Мошка лезла в глаза, в уши, в нос, запутывалась в волосах и жгла, жгла, жгла… Она продолжала преследовать и тогда, когда ребята выбрались из травяных дебрей.
Генка сопел, остервенело расчесывая зудящее тело. Славка смастерил два веника из веток и без передышки размахивал ими, хлестал себя по спине, по ногам, куда только доставали руки.
— Не успеем вернуться, — отчаявшись, заныл он и тут же поперхнулся, закашлялся — гнус попал в горло. Славка с завистью смотрел в коричневый затылок Анелькута — головой даже не шевельнет, знай пощелкивает орешки, шелуша на ходу шишки кедрача. Спросил:
— Ты что, дубленый?
— Он не закалялся, как некоторые, — подкусил Генка.
Славка зло посмотрел на товарища, не ответил.
Смеркалось. Сразу надвинулись сопки, скучились заросли. Тропинка вдруг запружинила. Это начиналась приморская тундра.
Ребята вышли на волнистую низину. По ней кое-где были раскиданы кусты жимолости с нежно-зелеными, будто просвечивающимися листиками. Ягода уже переспела: покрытые сизо-голубоватым налетом плоды сморщились и удлинились, были слаще обычного. Анелькут и Генка походя хватали ягоду, а Славка до того утомился, что даже лень протянуть руку. Усталость и мошка валили его с ног.
Анелькут остановился.
— Однако избушка, — сказал коряк, показывая на маячившее впереди, за кустарником, приземистое строение.
— Пошли отдохнем, — промямлил Славка. Ему уже было не до зверей, не до шпиона.
Крадучись, прислушиваясь, подобрались к избушке.
— Дверь-то подперта. Значит, никого нет. — Анелькут мягко шагнул в своих торбасах и убрал палку.
— Пойдемте, чего ждать? — Генка двинулся вперед, чиркнул спичкой. — Зимовье. Охотники тут отдыхают.
Анелькут отрицательно мотнул головой.
— Нет нар, оленьих шкур тоже, чайника…
Славке все безразлично, сразу же разлегся на полу.
Анелькут повел носом.
— Однако рыба?..
Опять чиркнули спичку. На стене, за чугунной печкой, из угла в угол протянута бечева, на которой висела сушеная корюшка.
— С моря кто-то принес, — пояснил Анелькут.
— Вот здорово! Давай сюда.
В темноте раздавалось торопливое чмоканье, хруст. Мальчишки уминали одну рыбешку за другой.
— Попадет дома, — угрюмо проговорил Славка.
— Не ной, — оборвал Генка.
— Утром возвращаться надо. Конечно, так, — сказал Анелькут. Вздохнул: — Почаевать бы.
И сразу всем захотелось пить. А где взять ее, воду? Рядом ни речки, ни ручья.
…Прокричал филин: всхлипнул, зарыдал и рассмеялся. Дремавший лес и тундра словно ждали этого сигнала — откликнулись: затявкали лисицы, где-то далеко-далеко надрывно прокричала рысь, снизу, наверное, с самого берега, бесконечным «о-о-оу» отозвались волки.
Ребятам такой концерт не по душе. Они попробовали рассказывать сказки, но, как нарочно, вспоминались все страшные, про леших да про колдунов. Хоть и неправда, а послушаешь — и из избушки за три шага отойти страшно.
Славка уткнулся в Генкино плечо.
— Ты что? — спросил Генка. — Спишь?
Славка отрицательно мотнул головой и так сладко зевнул, что сманил и товарищей.
— Давайте, верно, соснем? — предложил он откровенно.
— Охранять кому? — спросил Генка.
— Дежурного назначим, — нашелся Славка. — Чур не мне первому!
— Надо по-честному. — Генка пошарил и выбрал три палочки. Высунул концы из кулака. — Короткая — дежурит.
Славке не повезло.
— Внимательно слушай, а то поубивают всех, — предупредил Генка, не замечая кислой мины товарища. — Сменяться через два часа.
— Где я тебе часы возьму?
— Считай секунды. Дойдешь до трех тысяч шестьсот — это час, еще столько же отсчитай — и буди меня.
— Раз-два, три-четыре! — заспешил Славка.
Генка и Анелькут клубочками свернулись на полу. Приклонили головы на кулаки и сразу засопели.
Славка дошел до двухсот. Каждый десяток он произносил на разные голоса, тайно надеясь, что кто-то не спит. Но в ответ — лишь сопение.
«Ладно, — обиделся Славка, — посчитаю вам», — и принялся тараторить цифры, пока не сбился. Чтобы не ломать голову, округлил до тысячи… Вздохнул, поглядел на спящих и… улегся рядом, продолжая бормотать: «тысяча один… тысяча два… тысяча десять…»
…Ярко пылал костер. Урчал подвешенный на суку медный чайник. Анелькут протягивал к нему руку, но она никак не слушалась. Громко застонал и проснулся. На его локте, как на подушке, лежал Славка.