— И что в нем нашел батюшка? — то ли про Саньку, то ли про коньяк спросил вслух Владимир.
Грустно вздохнув, он отправился снова к себе в спальню, по дороге смахнув пьяную слезу. Но как только он приблизился к своей комнате, перед ним возник невесть откуда взявшийся Санька.
— Добрый день, барин Владимир Петрович, — поздоровался он, почтительно склонив голову.
Владимир пьяно мотнул головой, отодвигаясь в сторону к стене и давая проход тому. Санька уже собрался продолжить свой путь дальше, но его остановил возглас барина.
— Стой! — остановил его голосом и взмахом руки Владимир. — Ты ведь слуга в доме?
— Слуга, — согласился тот безропотно. Господский слуга и есть.
— А раз ты слуга, то будешь мне прислуживать. А в данный момент я хочу водки.
И он жестом заставил следовать его за собой в свою комнату. Там, порывшись в стареньком комоде, он извлек на свет божий потрепанную ассигнацию и вручил ее парню.
— Сбегай в Разгуляевку и купи мне бутыль. А! — он снова махнул рукой. — Бери на все, сгодится.
— Барин, может, не надо, — осторожно спросил Санька.
— Надо! Я сказал купить, значит, купить.
Тут на глаза Владимиру попались его грязные сапоги, в которых он шастал по ночному лесу и по берегу озера.
— И вот еще, сапоги мне начисть до блеска.
И он наклонился, чтобы поднять их, но покачнулся, потерял равновесие и стал заваливаться на бок. Если бы не Санька, то так бы и рухнул на пол. Тот бережно его подхватил, несмотря, что тонкий, легко провел своего барина до кровати и уложил на нее, предварительно стянув с него не менее грязные, чем сапоги, брюки, затем подумал и избавил его также от носок и рубахи. Владимир даже не сопротивлялся, а наоборот подставлялся под заботливые Санькины руки.
Паренек накрыл его покрывалом, пообещал сделать все в лучшем виде и исчез за дверью, прихватив сапоги с собой.
— Что ж ты так напился, барин? И еще водки требуешь. Что такое случилось? — рассуждал он негромко, направляясь в людскую, чтобы найти Кузьмича — камердинера Петра Николаевича, — чистить барские сапоги он все же был не обучен, не то, что Кузьмич. Тот опытный слуга, все покажет и все расскажет. А потом можно сбегать и в Разгуляевку, до вечерней репетиции всяко время было.
— Кузьмич, расскажи мне глупому, как это делается, — ласковым голосом Санька обратился в слуге, который отдыхал на лавке прямо там, в людской.
Старый камердинер открыл один глаз и внимательно посмотрел на парнишку, который протягивал ему сапоги молодого барина. Не хотелось Кузьмичу прерывать свой послеобеденный отдых, но в помощи молодым слугам он никогда не отказывал, не зря что ли прислуживал еще мальчонкой отцу Петра Николаевича.
— А споешь за науку? — спросил он, хитро прищурившись.
— Отчего ж не спеть, спою. Какую песню тебе спеть? — согласился Санька, тем более что петь он любил и, когда его просили, никогда не отказывался.
— Про ямщиков, только повеселее чтобы, — слуга, кряхтя, уселся на лавке — кряхтел он исключительно для солидности. — Сгоняй ко мне в каморку и принеси из-под лавки ветошь, щетку и гуталин.
Парень кивнул головой и, мигом обернувшись, принес все, что просили.
— Это делается так, — начал науку чистки барских сапог Кузьмич. — А ты пой, не молчи.
И Санька запел, самую веселую про ямщиков, которую знал:
«Эй, ямщик, гони-ка к яру, да коней, брат не жалей.
Тройку ты запряг, не пару…»
Да еще и пританцовывал — не мог он петь, не танцуя, если особенно песня была удалая да веселая. В одной руке — щетка, в другой — сапог, улыбка до ушей, и голос, рвущийся из людской. Тут и другие слуги стали подтягиваться, чтобы Саньку послушать, не часто им это удавалось, в основном тот пел в музыкальной комнате, куда им вход был заказан, или в театре. Кузьмич не выдержал и пустился с парнишкой в пляс — он притопывал ногами и прихлопывал по бокам руками, а тут и Михеич — ложкарь стал им подыгрывать, он ложки всегда с собой таскал. Шум и веселье было, что надо, пока Санька сапоги не вычистил до блеска. А потом долго любовался своей работой.
— Похвалит барин, — сделал заключение Кузьмич. — Мне и то не всегда так удается начистить. С душой и любовью сделано.
Санька сначала грудь колесом сделал, как бы возгордился. А потом, когда Кузьмич про любовь сказал, вдруг смутился и покраснел.
— Спасибо за науку, — поблагодарил он камердинера. — Я пойду, мне еще по делу в Разгуляевку сбегать надо до репетиции.
— Ты не стесняйся, заходи вдругоряд, ежели чего. Обслуживать бар, я тебе скажу, сурьезная наука. А за песню спасибо, уважил старика, — улыбнулся Кузьмич парнишке. — А гуталин и щетку на место положь, не поленись.