Глава 4
Санька так и не смог заснуть почти до самого рассвета. У него слезы то прекращались, то снова начинали катиться по щекам.
Поначалу он сильно переживал из-за ссоры между молодым барином и Петром Николаевичем, когда тот застал Владимира у него в спаленке. Шибко господа ссорились, ругались друг с другом.
— Что ты здесь делаешь? — кричал Петр Николаевич, совершенно не заботясь о том, что своим криком может переполошить не только всех в доме, но и гостей.
Владимир ничего не ответил, лишь усмехнулся, вытирая кровь из разбитой губы и предпринимая попытку подняться на ноги, после того, как отец его ударом в челюсть свалил на пол, отбросив к самой двери.
— Прочь! Вон из дома! Убирайся, — не унимался старый граф, продолжая кричать.
— Барин Петр Николаевич, пожалуйста, не надо. Владимир Петрович меня не обидел, — Санька, всхлипывая, натягивал одеялко на свое тело — он попытался заступиться за молодого барина. Тот ведь и в самом деле ничего плохо ему не сделать, просто сидел на его кровати. Санька даже не проснулся, пока в спаленке не появился Петр Николаевич и не устроил своему сыну разнос.
— Я… сейчас уйду, — Владимиру, наконец, удалось подняться на ноги, все же хорошо его приложил батюшка. — А ты останешься с этим… похотливым щенком.
И он, презрительно скривив губы и сплюнув кровь на пол, покинул спальню, громко хлопнув дверью.
— Барин Петр Николаевич, помиритесь с Владимиром Петровичем, прошу вас. Он же ваш сын. А я никто. Не надо из-за меня ссориться, — запричитал Санька, сев на кровати и кутаясь в одеялко.
Да что же это такое? Что же он такой невезучий? Только жизнь начала налаживаться, как поругались из-за него отец с сыном. Так не должно быть. Продадут его, опять продадут, как пить дать. Как продала помещица Акулина Ивановна, барыня Замащикова. Она ведь тогда сбагрила его с рук, когда передрались из-за него старый пастух и его зять — молодой кузнец.
Подрались они, сильно подрались. Побоялась тогда барыня, что порешат мужички друг друга из-за никчемного пастушонка, а так с глаз долой из сердца вон. К тому же сосед хорошие деньги за него давал, несколько месяцев уговаривал, она даже не скрывала этого.
И Санька зарыдал в голос:
— Петр Николаевич, догоните Владимира Петровича, помиритесь с ним, умоляю вас! Я на все согласный, только не продавайте меня! Не продавайте!
— Да, да, Санюшка, конечно, — барин, сев рядом, обнял рыдающего Саньку. — Ты прав, с Владимиром надо объясниться, рассказать ему, что ты мне стал, как сын, чтобы он не обижал тебя, родненький. Не плачь. Не собираюсь я тебя продавать, никому никогда ни за какие деньги не продам. Обижать тоже никому не позволю. Я обещаю помириться с сыном — с детьми нельзя находиться в ссоре. Родители детей не выбирают, они любят их сердцем, как и дети родителей. Родней и ближе никого нет.
Он стал целовать в его по щекам, по глазам, стараясь успокоить и унять слезы. А когда рыдания стали затихать, бережно уложил его на постель, накрыв одеялом и подоткнув его, как совсем недавно. А потом, сказав, что необходимо догнать Владимира и обязательно примириться с ним, побежал разыскивать его.
«Почему барин Владимир Петрович обозвал меня похотливым щенком?» — губы у Саньки сразу начинали подрагивать от обиды, как только он вспоминал, как молодой граф произнес эти слова, а потом презрительно сплюнул. Он же ничего плохого ему не сделал. И сам не считал себя таковым. Он всегда исправно ходил в церковь, внимательно выслушивал проповеди отца Иннокентия, а потом исповедовался, честно каялся в совершенных грехах. Он никогда даже руками не блудил, никогда, а в мыслях и подавно. Ведь батюшка в церкви говорил, что это тяжкий грех.
Да и молодой барин сам к нему пришел в спаленку. Он ведь не звал его. Тот сам зачем-то пришел. А то, что Саньке он снился по ночам, разве это грех? И поцеловал Санька барина всего-то два раза — один раз на озере, а второй, когда барин был изрядно пьян и то в лоб. За первый раз он извинился, сказал, что перепутал его, хотел над дворовыми девушками подшутить, но обознался, попутал. Это его бес попутал.
Он исповедуется в церкви, обязательно исповедуется. Только, как сказать батюшке Иннокентию, что грешен, как сознаться в таком грехе?
И по Санькиным щекам опять потекли безудержные слезы. И что ему не везет-то так! Хороший человек, барский пастух, приютил его после смерти бабки, которая воспитывала его с тех пор, как он осиротел. Угораздило же его приглянуться сестре пастуха, а та замужем была за здоровяком-кузнецом. Девка не давала ему проходу, а пожаловаться на нее кому-то язык не поворачивался. Баловал его пастух, вот злые языки и могли донести до ушей его сестры — приставала жена кузнеца к нему из ревности, что не ей подарки брат дарил. Хотела опорочить его в глазах пастуха. Все тогда в имении видели, что зажимает блудливая девка Саньку по углам, и тамошний священник ему долго всегда проповеди читал, что это грех прелюбодеяния.