Наталья подошла к так и сидевшему на пороге парнишке и погладила его по голове:
— Долго Петр Николаевич никого не любил, кроме своего Владимира, думали, разучился, а тут ты ему в душу запал. Мы же не слепые, все видим, не огорчай барина, люби его, как сынок, тоже. А пока хватит рыдать, вытри слезы, садись кушать, а то все простынет. И успокойся, а то барин подумает, что это я тебя обижаю, — Наталья снова обняла, приласкала его и вытерла слезы передником.
— Где уж тебе? — рассмеялся Санька, хотя слезы все еще блестели на глазах. — Ты все больше песни со мной поешь.
— Так давай споем, — предложила Наталья.
— Давай, — согласился парнишка, всхлипнув.
И они запели грустную и тягучую.
Наталья и впрямь была мудрой женщиной — после грустной она заставила, точнее, попросила спеть «Живет моя отрада». А потом Санька пел ей «Еду, еду, еду к ней, еду к любушке моей», уже пританцовывая. Не мог он петь и не танцевать! К концу импровизированного концерта настроение у Саньки заметно улучшилось, он умял солидную тарелку каши с маслом и несколько расстегаев, все это запив киселем. А чтобы он не струсил и не передумал идти к барину, сама взялась проводить его до кабинета, вручив тарелочку с овсяным печеньем для того.
— Можно? — Санька бочком вошел в дверь, которую заботливо открыла для него Наталья на приглашение войти.
— А, Санюшка, — барин поднялся из кресла ему навстречу.
Улыбнулся по-доброму:
— Выспался? А то мы со своими криками тебе ночью спать не дали.
— Спасибо, выспался, — поклонился тот.
— Не догнал я Владимира, не смог сказать ему, что у меня еще один сыночек появился — Татищев Александр Петрович. Как появится возможность, я выправлю твои записи в церковной книге. Пока вот ждем земского исправника из уезда — все же утоп председатель дворянского собрания.
Санька от неожиданности уронил тарелку, которую держал в руках.
— Разберемся с этим несчастным случаем, и сразу поедем в уезд, нет, лучше в сам Петербург и оформим тебе вольную.
Петр Николаевич ни на секунду не усомнился, что в смерти графа Николая Ивановича Извекова не было злого умысла. Никто не виноват в произошедшем. Да и не утоп он вовсе, хоть тело и нашли на берегу, не осквернил озеро — не дошел несколько шагов до воды, решив, видимо, освежиться после жаркого дня.
Доктор фон Керн, приглашенный в имение Татищевых с Софьей Николаевной на представление, констатировал смерть от сердечного приступа, не заметив на теле следов насильственной смерти. Женщины, кто оказался рядом, плакали и только Марья Алексеевна, злобно стреляла глазами в сторону Татищевых, видимо, отчаянно сожалея, что богатая добыча в связи с трауров может уплыть из рук.
— Барин Петр Николаевич, миленький, — Санька бросился к нему в ноги, а потом на шею, совершенно не заботясь, как это выглядит со стороны и что могут подумать сторонние зрители, если вдруг случайно пройдут мимо кабинета.
— Санюшка, сыночек ты мне, сыночек, — обнимал паренька барин. — Я и Владимиру об этом отписал и письмо уже отправил, чтобы он не серчал на меня, на нас с тобой, а тебя принял, как родного. Как только дождемся от него ответа, сразу же отправимся с тобой путешествовать по Европе, первым делом в Австрию заедем, как я и обещал. Учителя пения тебе там подыщем, музыку ихнюю оперную послушаем в Вене, в Зальцбург свожу тебя. Дворцы, замки покажу. Все лето отдыхать будем, сил набираться. А потом в Петербург на Рождество и Новый год махнем, и уже там, в столице, с Владимиром мириться будем. А пока я ему все отписал про нас. Все у нас будет хорошо.
Владимир гнал своего коня галопом, не давая тому перейти на рысь. От злости он стискивал зубы, а гнев застилал глаза и туманил разум. Как мог отец выгнать его из-за какого-то паршивца-крепостного?! Как мог?! И он снова стискивал зубы от злости. Но странная какая-то была эта злость — он не злился на Саньку, нет, да и на отца тоже злости не было. Была злость на самого себя.
После полдня пути, когда Владимир понял, что давно проскочил одну почтовую станцию, а по этой дороге другая будет нескоро, где можно было немного отдохнуть, он перевел коня на шаг, а потом, вообще спешившись, повел шатающееся животное под уздцы. В ближайшем же ручье он напоил его и разрешил пощипать травы тут же на полянке, он и сам растянулся на лужайке, чтобы дать немного расслабиться и отдохнуть телу после скачки.
Раскинув руки в стороны, Владимир следил взглядом за проплывающими в небе облаками. Злость и гнев постепенно ушли, остались только зависть и ревность, что не один он теперь у отца. Но как только представил, что отцовской любви ему теперь не дождаться, как снова вернулась злость. Он даже зарычал и сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели, а на ладонях остались вмятины от ногтей.