— Нет, — закричал он в небо, — Господи, если ты меня слышишь, не допусти, чтобы батюшка умом тронулся из-за какого-то крепостного, которого решил объявить своим сыном. Пусть я, пусть лучше я буду грешен. Я умру с горя, лишившись его любви! Слышишь, я люблю отца и схожу с ума от ревности!
Он кричал так громко и страстно, что даже его конь запрядал ушами и захрапел, а в ближайшей роще сорвалась и взлетела в воздух небольшая стайка пичужек.
А потом Владимир катался по траве, пытаясь унять сердечную боль. Это слабо помогало, поэтому он стал еще рычать и стучать крепко сжатыми кулаками по земле, сбивая их в кровь. А в довершение ко всему просто разрыдался, давая волю слезам.
И тут в голову Владимиру пришла совершенно сумасшедшая идея — а пусть батюшка отдаст ему Саньку. Он же крепостной, в этом нет ничего зазорного. Если любит, отдаст. Владимир резко поднялся, вскочил в седло и что вот сейчас он вернется в усадьбу, попросит Саньку и с ним вернется в Петербург, погнал коня назад. Потом перешел на шаг, когда понял, осознал, прочувствовал, не отдаст отец Саньку, не отдаст, и все тут, и даже не потому, что тот актер в его театре. Владимир выругался, да и не успеть ему на службу, если он сейчас вернется за парнем. Уже и так день потерян… А он еще день потерял, когда согласился остаться на спектакль. И потоптавшись на месте, Владимир развернул коня снова в сторону Петербурга.
Ничего, сейчас он доедет до цесаревича, попытается тому объяснить все, что можно объяснить, и попросит еще недельку, чтобы вернуться в усадьбу и уговорить отца отдать ему Саньку. А если не отдаст отец? Что тогда? В ногах будет у него валяться, пусть найдет себе другого соловья для услады слуха, а ему отдаст парня. Их надо разлучить и все вернется на круги своя. И с этой мыслью он погнал снова в сторону столицы.
«Только коня бы не загнать и успеть вовремя», — шептал Владимир, иногда переходя на шаг, давая животному немного передохнуть.
Теперь он останавливался на всех почтовых станциях, чтобы и самому вздремнуть часок и дать коню отдых. А почти перед самым Петербургом все же пришлось оставить своего и взять посвежее, чтобы успеть явиться вовремя ко двору, за небольшие деньги договорившись с ямщиком, что тот, как будет оказия, доставит животное в его особняк в столице.
Владимир так торопился, что проделал путь до Петербурга вместо обычных трех дней за два. Он спешил отпроситься и вернуться назад за Санькой. Но по прибытии его ждал цесаревич и задание, которое нельзя было отложить, и от которого нельзя было отказаться. Он зашел в адъютантскую его высочества, чтобы доложиться о своем возвращении. Князь Кислицкий — личный адъютант наследника-цесаревича, тотчас передал приказ его высочества, чтобы тот немедленно явился к Александру в кабинет по срочному делу, мол, наследник спрашивал о нем ежечасно.
— Я смогу хотя бы переодеться? — поинтересовался Владимир, разведя руками в стороны и демонстрируя князю свое заляпанное грязью дорожное платье: последние полдня он проехал под непрерывным дождем. Дождик хоть был и не сильный, но все равно дорога раскисла, и из-под копыт его лошади летели комья грязи.
Адъютант с ухмылкой оглядел Владимира — недолюбливал он его — и кивнул в знак того, что Татищев может переодеться, и только потом он доложит о его возвращении.
Нелюбовь друг к другу у них была взаимная: князь завидовал черной завистью Владимиру, что он, всего лишь какой-то граф, а уже личный курьер наследника, сидит с ним в одном кабинете, тот делится с ним своими секретами, отправляет его только по своим каким-то секретным делам. А он, князь, а всего лишь адъютант в приемной перед кабинетом. Он всегда мечтал быть рядом с наследником, но тот никого к себе близко не подпускал. И это его очень сильно коробило и злило, и князь искал, на ком свою злость выместить, и как Владимира опорочить в глазах наследника. Но как назло поведение графа было безупречным — по борделям он не шлялся, в своем особняке попоек не устраивал. А то, что с фрейлинами ее величества иногда спал, так кто же с ними не спит? Ни одна на него не жаловалась ни наследнику, ни императрице, внебрачных детей от него не рожали. Не к чему было придраться, не за что зацепиться — всегда аккуратен, точен, педантичен, не человек, а ходячее совершенство. Князь скрипнул от злости зубами. И теперь, зачем он так нужен Александру?
Ну, а Владимир каким-то шестым чувством чувствовал эту нелюбовь к своей персоне и просто не любил того в ответ, злился на него по пустякам, порой совершенно непонятно за что.