Да и барин не мог налюбоваться своим мальчиком, на стройной фигуре которого и брюки, и сюртук сидели очень ладно, видел это Кузьмич.
— Барин Петр Николаевич, — подал голос Санька.
— Батюшка, Санюшка, батюшка, — поправил его граф. — Я уже и метрики выправил, и записи в церковной книге. Скоро и вольную твою, по всем правилам оформленную, мне из города губернского доставят. Управляющий за ней уже уехал.
— Батюшка, — осторожно произнес это слово Санька. Любил он графа, как батюшку, любил, спора не было, но его детские воспоминания хранили еще образы отца и певуньи-матери. Он помнил их живыми и веселыми. Не видел он их мертвыми, не показала бабка ему их, когда хоронили, да и не на что было смотреть — медведь-шатун сильно покалечил родителей, когда те возвращались от родственников из другой деревни. Так и вовсе не нашли бы их тела, если бы не случайный проезжий, который все это увидел и позвал на помощь, только помощь слишком поздно подоспела. «Хоть медведя убили, и то хорошо было», — говаривали тогда в деревне, а то неизвестно, скольких бы еще этот шатун покалечил или задрал бы вовсе.
— Батюшка, зря вы мне такие дорогие наряды купили.
— Не зря, Санюшка, совсем не зря, — возразил ему, улыбаясь, Петр Николаевич. — Не может сынок графа Татищева или быть плохо одетым, или плохо образованным. Вот с одеждой мы разобрались, теперь наукам тебя обучать станем. Я для тебя из уезда мадам выписал, она уже прибыла, будет тебя учить, как одежду эту носить, как приборами за столом пользоваться, как разговоры светские вести. Не пройдет и полгода, как ты станешь настоящим Татищевым, Александром Петровичем Татищевым.
И Санька, соглашаясь, только покачал головой в ответ, пока Кузьмич, сняв с него один сюртук, помогал надеть другой. Он очень хотел, чтобы барин, показывая его своим друзьям, соседям, знакомым, говорил: «А это мой младший сынок Александр».
И гордился бы им не меньше, чем Владимиром.
При воспоминании о молодом графе Санька улыбнулся — все плохое забылось, и остались только хорошие воспоминания. Ох, как далеко еще до Рождества, когда они снова смогут увидеться с ним! Навряд ли тот ему обрадуется, но зато и Санька, и батюшка будут рады его видеть. А еще Санька очень хотел, чтобы батюшка помирился с Владимиром, а тот признал в нем брата, пусть не сразу, но как-нибудь, со временем. А уж он, Санька, расстарается, чтобы им обоим за него не было стыдно, он выучится всему, чему надо. Он постарается.
Понравился Санька мадам, этой уже немолодой француженке-гувернантке, которая всю жизнь только и делала, что учила барских детей хорошим манерам. Она всяких повидала, но этот серьезный паренек с озорным взглядом и природным чутьем ей очень приглянулся. Она сначала даже не могла поверить, что он неграмотный и только-только начал осваивать азбуку.
И Саньке, схватывающему все на лету, уже совсем скоро мадам стала давать уроки французского. А учитель музыки фон Шварт в секрете от графа стал учить Саньку немецкому, ведь барин же в Австрию его везти собирался — пригодится. Языки парнишке давались легко — его музыкальный слух с легкостью улавливал сложные оттенки иностранных слов. И меньше чем через пару недель он смог уже беседовать с мадам и батюшкой по-французски, а с учителем по-немецки. Пусть совсем немного, но о погоде и о еде за столом уже мог поддерживать беседу.
Сам же граф занимался с Санькой письмом и арифметикой, да и книжки заставлял вслух его почитать. А тот очень полюбил романтические баллады Жуковского и сказки Пушкина за их мелодичность. И вообще стихи Саньке больше на душу ложились ввиду опять же их музыкальности, он их просто проглатывал. И уже скоро стал читать совсем бегло. Петр Николаевич научил еще писать Саньку и грамотно составлять прошения государю, мало ли что, в жизни все сгодится. А еще учил его эпистолярному жанру — писать письма, и деловые, и любовные, и простые письма, например, от сына к отцу. А потом любовался листками, исписанными красивым аккуратным почерком парня.
Санька занимался каждый день: с раннего утра и до завтрака с мадам, а потом еще целый час с той же мадам, но уже под присмотром батюшки, потом только с батюшкой до самого обеда. После обеда у него было два часа на отдых перед музыкальными занятиями и пением, а до ужина он уже был с учителем фон Швартом. Саньке было не тяжело, наоборот, учение ему было в радость. Тем более что по вечерам занятий не было, и он либо гулял с батюшкой, либо читал ему вслух книги, сидя где-нибудь в парке.