На последних словах, сказанных им, девушки на сцене всхлипнули от избытка чувств.
Степан-Ромео робко продолжил:
«Ждать мне еще иль сразу ей ответить?»
А Санька-Джульетта продолжал страдать от любви, завораживая всех простотой и страстью своего голоса:
«Одно ведь имя лишь твое — мне враг,
А ты — ведь это ты, а не Монтекки.
Монтекки — что такое это значит?
Ведь это не рука, и не нога,
И не лицо твое, и не любая
Часть тела. О, возьми другое имя!
Что в имени? То, что зовем мы розой, —
И под другим названьем сохраняло б
Свой сладкий запах! Так, когда Ромео
Не звался бы Ромео, он хранил бы
Все милые достоинства свои
Без имени. Так сбрось же это имя!
Оно ведь даже и не часть тебя.
Взамен его меня возьми ты всю!»
Все так были увлечены разыгравшимся действом на сцене, что никто не услышал, как господа вошли в театр и расположились в ложе.
— Ну вот, батюшка, ты искал на роль Джульетты актерку, а она, оказывается, к тебя уже есть, — раздался насмешливый голос молодого барина, в то время, когда все растерянно молчали, пораженные игрой Саньки. — Актриса Александр, назначай ее смело, не ошибешься. Не провалит актерка Санька спектакль.
Паренек повернул голову и посмотрел в сторону господ. Их взгляды встретились — насмешливый Владимира и озорной Санькин. Темные усмехающиеся смотрели в голубые со смешинкой. Санька тряхнул светлыми короткими кудряшками и сказал:
— Что ж, могу и изобразить Джульетту, если барин Петр Николаевич прикажет.
— Прикажет, прикажет, — продолжал веселиться Владимир. — И быть тебе отныне примой в батюшкином театре под именем «крепостная актриса Санька».
И он взглянул на своего отца, ожидая словесной поддержки, но Петр Николаевич, нервно покусывая верхнюю губу, задумался о чем-то. А когда понял, что и Владимир, и Санька, впрочем, и все актеры, и актерки ждут от него какого-то решительного слова, неожиданно произнес:
— Мы будем ставить другую пьесу.
Наступила тишина мертвая, даже мухи не жужжали.
— Помилуйте, Петр Николаевич, отец родной. Как другую пьесу? — застонал Степан.
Все разом, как очнувшись, громко заговорили:
— И декорации уже изготовлены!
— И костюмы уже пошиты!
— И приглашения уже разосланы!
— И уже все почти отрепетировано!
Граф поднял руки вверх, призывая к тишине.
— Я знаю, что все почти готово, но мы успеем. Декорации немного изменим. Платья и костюмы чуть переделаем. Роли начинаем учить сейчас же. Тексты у меня готовы, я все не мог найти актерку или актера на главную роль. А раз он теперь у меня есть, то я не могу не поставить эту пьесу именно сейчас, — успокаивал он всех разом.
А потом прошел на сцену, взял Саньку за руку и громко, очень громко сказал: — Эту роль может сыграть только актриса Санька!
Вот так, с легкой руки господ, и стали кликать парня «актрисой Санькой», причем, если девушек-актрис звали актерками, то Саньку называли очень почтительно «актриса» и всегда добавляли «Санька».
Владимир задул свечу и скользнул на кровать под легкое покрывало на пахнущие свежестью прохладные льняные простыни. Он прикрыл глаза, но сон не шел.
И день был длинный — поднялся ни свет, ни заря, и проделал долгий путь верхом, чтобы успеть к обеду в усадьбе. А потом ни разу не прилег отдохнуть, все беседы вел с батюшкой о разном, начиная рассказом о своей службе и заканчивая обсуждением новой постановки, которую должны вынести на суд зрителей за день до его отъезда в Петербург. А вечером перед ужином была банька, которую жарко натопили специально для молодого барина, чтобы распарить тело и снять усталость от долгого сидения в седле. Батюшкин камердинер, своего Владимир не взял из столицы, непрерывно подливал на каменку ароматные пихтовые настои и вопрошал, не слишком ли барину жарко. Он березовым и дубовым веничками парил его, лежащего на полкè и не желающего даже пальчиком пошевелить от полного безвольного состояния, а Владимир только блаженно улыбался и просил поддать еще.
А потом был ужин с обязательной водочкой для здоровья после баньки. Кухарка Наталья расстаралась для молодого барина, наготовив ему кроме пирогов с самой разнообразной начинкой — от мясных до черемуховых, несколько видов желе — и смородинового, и рябинового, которые он обожал без меры.
Закончили они с батюшкой беседовать далеко за полночь, когда Петр Николаевич стал носом клевать да на полуслове замолкать, забывая завершить мысль. Тогда и порешили разойтись по своим спальным комнатам.
А сон не шел, хоть тресни! Владимир извертелся с боку на бок, сбил и измял все простыни, его ночная рубашка тонкого батиста задралась выше талии. Не выдержав, он сел на краю кровати, надо ему сходить на озеро и искупаться, а не спится ему из-за духоты майской ночи. Решено, сделано! Он скинул ночную рубашку, оставшись полностью обнаженным, достал из стоявшего здесь же в спальне комода с его прежней одеждой расшитую простую деревенскую рубаху и широкие штаны под вид портов. В такой одежде он не ходил в столице, а в деревне вполне мог себе позволить. Оделся и тихонечко вылез в приоткрытое окно — вдруг половица скрипнет, когда по коридору пойдет, затем объясняйся, почему шастал ночью. Постоял немного под стеной, прислушиваясь и присматриваясь — ничего, все тихо, и направился прямым ходом в конюшню. До озера, конечно, четверть часа пешком, но чего сапоги топтать, тем более что он их не надел, а босиком можно и на что-нибудь острое в темноте напороться.