Завьялов сменил парня. Мать Славки, подбегая с ведрами, слезно голосила:
— Иван Андреич, спасай, родной! Сгорим ведь, сгори-и-им! Господи, боже милостивый!
И верно, огонь все-таки занесло на карниз двухэтажного Славкиного дома, а там — горячая дранка, взялась она сразу.
— Лестницу! — крикнул Завьялов и сам кинулся за ней к другому дому.
С ведром воды он почти бегом влетел по лестнице к карнизу, сильно размахнулся, стараясь разом сбить огонь, и пошатнулся, не удержался. Ахнули бабы, сбежались к нему, стали поднимать. Он сплюнул кровью на снег, тихо застонал.
— Колька! — позвал меня. — Вези скорей в больницу, ногу сломал.
Я никого не просил сбросить из саней мешки. В другое время у меня ни за что не хватило бы для этого силы. Завьялова завернули в дедов тулуп, и я снова погнал бедного Карьку. Он, наверно, понимал, умный старый мерин, которого я загнал в тот раз, что у людей беда, и потому бежал, выбиваясь из сил, но подчиняясь одному детскому окрику… Он свалился в больничном саду, прямо в упряжи, сломал оглоблю, жутко захрапел, вытягивая шею и взметая копытами снег.
Я испугался, с криком бросился к мужику, помогавшему доктору вносить носилки, тот выскочил с топором и долго не мог подступиться к Карьке, чтобы перерубить гужи. Наконец его освободили, но он продолжал дергаться в судорогах, пока не затих на измятом снегу.
— Ну, чего расхныкался? — Мужик положил тяжелую руку на мою ушанку. — Главное Завьялова довез, а лошадь теперь не спасешь…
Вот и дом наш с уцелевшим флюгером в форме петуха на коньке. Петуха я выстриг из толстой жести, когда учился в седьмом классе, раскрасил его масляными красками. Я любил рисовать, а в Нагорье приезжал каждое лето один художник. Некоторые мои рисунки он хвалил, считал, что из меня выйдет толк, и однажды подарил набор тюбиков с красками.
Я старался сделать флюгерного петуха похожим на живого и с гордостью наблюдал потом, как прохожие и проезжие задирали головы и смотрели на моего петуха. Это была моя первая «работа» красками. Флюгер потемнел от ржавчины, не плохо бы взять и раскрасить его заново.
Вот и завьяловские красавицы березы, все как одна и высотой и статью, а за ними сверкающий на солнце сруб. В красной майке, загорелый и по-прежнему сильный Завьялов сидит спиной ко мне на углу.
— Дядя Ваня! Привет труду! — кричу я.
— О-о-о! — обрадованно тянет он и неторопливо спускается по лестнице. — С приездом! — подает жесткую руку. Мы по-мужски сильно и в то же время сдержанно обнимаемся.
— Со дня на день ждали тебя. Мать говорит: «Ты, Андреич, поглядывай сверху-то за дорогой, может, у кузницы машина будет останавливаться». А я и прозевал.
— Мама на работе?
— Сено загребать ушла с моими.
— Всей бригадой, значит, — добавляю я, вспоминая слова матери.
— Бригадой! — весело соглашается Завьялов.
— А Виктор?
— Тоже ждем, обещал еще раньше твоего приехать, да прислал письмо — малость задержится.
Мы садимся в тени берез на бревно, среди сладко пахнущих сосновых щепок. Не надышаться этим пряным воздухом, не наслушаться тихого журчания листвы, не наглядеться на родной дом и улицу, исхоженную босиком.
— Все увлекаешься художеством? — удивленно спросил Завьялов, заметив привязанный к чемодану этюдник.
— Балуюсь, дядя Ваня.
— Как же это ты? Не представляю. Наверно, тот художник, что приезжал к нам, заразил тебя?
— Пожалуй.
В отпуск я приехал не просто отдыхать, буду ходить на этюды, того же Завьялова буду рисовать, и сруб, и, конечно, березы, они так и просятся на полотно.
В свободное время стану косить, плотничать, рыбалить на любимых си ж ах, завтра же пойду по колосовики в грибные дедовы места.
За то, что вернулся, за новый дом хочется сказать спасибо Завьялову. Я смотрю на натруженные руки Завьялова, на редкие волосы, прилипшие к потному лбу; постарел он с лица, только глаза все такие же живые и улыбчивые.
— Порадовал ты меня, дядя Ваня.
— Чем же?
— Новым домом. Весело смотреть на него, как выйдешь из леса, так в глаза и бросается.
— Знамо, весело, — простодушно улыбается Завьялов.
Я не тороплю его с рассказом о жизни в городе. Он сам все поведает при подходящем случае, может быть, сегодня же на сеновале, где мы с ним обязательно будем спать, или у костра на рыбалке. Он не скажет только, что из большого волжского города его позвали сюда три березы.
Валдай
В детстве мне очень хотелось стать охотником. Ружья своего у меня не было: я смастерил поджигалку из длинной трубки, ложе вырезал из доски. Зато посчастливилось мне приобрести гончего щенка, звали его непонятно, но красиво — Валдай. Кличку придумал не я, а художник, что приезжал в Нагорье.