Под ногами похрустывала мелкая галька, солнечные лучи гладили лицо, щебетали птахи, ветер что–то нашептывал на ушко стройняшкам кипарисам, которые зелеными свечками тянулись в небо. По бокам убегали вдаль лавандовые «грядки» – пока, к сожалению, не цветущие. Хотелось забыть об аде и просто улыбаться, кожей и душой впитывая янтарный вечерний свет.
А вот и само аббатство показалось на горизонте. Аскетичная серая коробка в несколько этажей с крохотными окнами и единственным украшением в виде приземистой колокольни вполне органично смотрелась бы в фильме о мушкетерах или инквизиторах, ведущих на сожжение очередную ведьму. В противовес мрачности средневековой обители вокруг цвела, казалось, каждая мало–мальски подросшая травинка, радуя взор всеми оттенками радуги.
Мы прошли по аллее из оливковых деревьев с листвой, словно припорошенной пылью, и вошли в ворота, что держались на проржавевших петлях, очевидно, только благодаря истовым молитвам монахинь. Ветерок толкал рассохшиеся створки, заполняя все пространство вокруг на редкость противным скрипом. Прямо за воротами пасся небольшой рыжий пони. Разглядывая нас, малыш заморгал, и его падающая на длинные ресницы челка запрыгала в такт.
– Кого–то он мне напоминает. – Я посмотрела на Сеню, едва сдерживая смех.
– Это намек на то, что я тот еще жеребец? – он приосанился, не ожидая подвоха.
– Скорее на то, что по тебе парикмахер соскучился.
– Злая! – зацокал разозленный санклит.
Стоило нам ступить на брусчатку внутреннего двора, как заговорили колокола. Один, видимо, самый крупный, мощно бухал, заставляя проснуться и сбежать без оглядки всю окрестную нечисть. Огромные, по виду напоминающие кленовые, листья шелковицы, растущей в центре, вздрагивали ему в такт. Другие колокола, помельче, наполняли воздух нежным изысканным перезвоном.
Глава 3.7 Мандалы
– Ну, господа бессмертные, кто пойдет на исповедь? – мисс Хайд окинула свою «свиту» внимательным взглядом. – Арсений?
– А чего сразу я–то опять? – возмутился он. – Меня уже вообще, это, к святым зачислять пора!
– Раз надо, значит, зачислим! – захлебываясь смехом, пообещал глава клана.
– Ну и чо вы ржете–то? – санклит насупился.
– Прости! – я с трудом устояла на ногах от хохота. Пришлось опереться рукой на стену, которая, возможно, помнила тамплиеров. А мне вспомнилось, как Глеб говорил, что «солнышко прогрело камни, и на нас дохнули века». Да, так и есть – от теплого светло–серого камня шел запах, не похожий ни на что другое.
– Пусть вон лучше Ковач идет! – «перевел стрелки» Сеня.
– Зачем? – богомол, перекатывающий во рту травинку, ухмыльнулся. – Я грешу с удовольствием!
– Ага, – не удержалась моя вздорная половина, – ты когда грешил–то в последний раз?
– Ах ты! – мужчина рассмеялся. – Не всем же жить в условиях секс–марафона, как некоторым!
– Завидуйте молча! – парировала я.
– Вот именно! – поддержал меня Драган, притянув к себе.
– А вот и они! – мисс Хайд кивнула, глядя на уже знакомую парочку монахинь: жердь с унылым страдальческим лицом и маленькая толстушка с румяными пухлыми щечками. Совсем недавно и одновременно в прошлой жизни они обряжали меня в золотые кружева. Могла ли я тогда представить, какой крутой вираж заложит судьба в будущем?
С интересом ощупав меня взглядом, жердь удовлетворенно кивнула, словно разглядела то, что хотела. Ее напарница всплеснула руками и бросилась мне на шею, а после обнимашек схватила за руку и потащила к двери. Все это в полной тишине. Ах, да, обет молчания, совсем забыла! Горан последовал за нами, но высокая монахиня развернулась, уперлась ладонью в его грудь и покачала головой. Санклит стиснул зубы, но отошел.
– Мне бы такое умение! – пробормотала мисс Хайд.
– И не мечтай! – огрызнулся он в ответ.
– Это ты размечался, – фыркнула я, – думал под шумок в женский монастырь прошмыгнуть?
– Н–неправда! – он растерянно ахнул.
– У меня куча свидетелей! – мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы сохранить мало того, что серьезное, так еще и обиженное лицо. Маленькая монахиня прыснула в кулачок. Высокая укоризненно посмотрела сначала на нее, потом на меня, закатила глаза, а потом, подталкивая нас обеих в спину и пониже, втолкнула внутрь аббатства.
После яркого солнца прихожая показалась темной, но когда глаза привыкли, я увидела длинный коридор, освещенный скупыми куцыми пучками лучиков из крохотных окон–бойниц под потолком. Он был настолько узким, что монашеские одеяния гневно шуршали, зажатые с двух сторон каменными стенами. Особенно тяжко приходилось толстушке, которая, наверно, чувствовала себя начинкой в бутерброде.