Лавируя среди них, мы с Арсением прошли мимо мощных буйволов с кожей цвета спелой сливы. Прикрыв глаза веками с седыми вертикальными ресницами, эти местные средства передвижения с огромными рогами мотали хвостом с кисточкой на конце, как маятником, отгоняя мух, и потряхивали иногда редкой бородкой на шее в такт снам. Вокруг нас сверкали улыбками что стар, что млад. Щурясь от солнца, беззубый старикан вынес нам стаканы с водой, хотя мы даже не просили.
— Здесь живут семьи слуг Лилианы. — Пояснил Сеня.
— В таких условиях? — пораженно прошептала я, качая головой.
Ни школ, ни больниц, более чем скромный быт, циновка для сна. В лагере беженцев и то лучше!
— Она считает, что оказала им великую милость, уж поверь!
— Никогда не пойму эту женщину.
— Они ее боятся, как огня! — санклит кивком указал на небольшой алтарь под навесом со статуэткой Девы Марии, весь покрытый гирляндами цветов. — Знают, что это чудовище — санклит и любого из них может убить за малейшую провинность или просто ради забавы, вот и задабривают Богоматерь.
Я с тоской посмотрела на деревянных идолов прямо рядом с Девой Марией, и впервые осознала, что привычный мне азиатский микс религий может таить в себе настолько глубокое отчаяние и ужас, что люди молятся всем подряд, уповая на то, что хоть кто-нибудь да поможет. Мне встречалось подобное у родителей безнадежно больного ребенка — они тоже готовы на все и цепляются за любую былинку, лишь бы не произошло самое страшное.
— Мир жесток, большеглазая. — Арсений приобнял меня. — Подожди минутку, хорошо?
— Конечно. — С трудом выдавила я.
Он отошел к местным, а мне оставалось лишь снова позавидовать санклитам из-за их владения любым языком мира. Как у них, интересно, происходит понимание специфичных шуток, понятных обычно только тем, кто вырос в одно время и в условиях культурной идентичной среды?
От лингвистических размышлений меня отвлек кареглазый мальчуган. Дергая за мою руку, он что-то быстро лопотал.
— Прости, я тебя не понимаю. Хочешь куда-то отвести? Ну, идем.
Довольный ребятенок закивал и побежал к одной из лачуг, оглядываясь иногда, чтобы проверить, идет ли непонятливая тетя следом. Отодвинув мешковину, которой был прикрыт вход, я увидела длинные седые волосы старухи, что дремала, сидя по-мужски, широко расставив ноги, и уронив голову на грудь. Но стоило мне войти, как ее словно включили.
Вздрогнув всем телом, она вскинула на меня черные глаза, и теперь уже вздрогнула я. Ее взгляд проникал внутрь, под кожу, прокладывая себе дорогу к душе, словно мощный бур. Сил противостоять ему не имелось. Мы так и смотрели друг на друга, пока сзади не раздался голос Арсения.
— Саяна, что ты тут делаешь? — он зашел внутрь.
И в тот момент старуха заговорила. Грудной низкий голос гипнотизировал не хуже взгляда глаз-колодцев.
— Что она сказала? — я воззрилась на своего переводчика.
— Ничего интересного, идем.
— Сеня.
— Да всякую ерунду! — он отмахнулся. — Решила всерьез послушать бредни старой ведьмы? Идем уже.
— Пока не переведешь, с места не сдвинусь! — я скрестила руки на груди. — И учти, соврешь — пойму.
— Грехи мои тяжкие! — простонал санклит. — Хорошо, слушай. «Твоя любовь убьет тебя и подарит крылья». Довольна?
— Что еще? Это же не все.
— Еще она сказала, что ты никогда не познаешь старость. Ну вот, расстроилась. Я же говорил! Идем. — Он потянул меня за руку.
Старуха зашипела на него, как дикая кошка, и, когда санклит отпрыгнул в сторону, захлебнулась от смеха, запрокинув голову и шлепая себя по ляжкам.
— Вот ведьма! — опасливо косясь в ее сторону, Арсений сплюнул с досады.
Перестав смеяться, женщина вновь пронзила меня взглядом, что-то тихо прошептала и тепло улыбнулась.
— Да понял, понял, — санклит кивнул, когда я с ожиданием посмотрела на него. — «Прими свой Путь. Верь сердцу. Иди с богом, ангел. Опасайся лисы».
— И что это значит? И какой лисы?
— Откуда я знаю? Каких-нибудь местных грибочков нажралась, вот и вещает, оракул, блин!
— Спасибо. — Я улыбнулась старухе и, склонив в знак уважения голову, вышла из лачуги. Где-то внутри трогательной стрункой дрожало предчувствие, что понимание ее предсказания придет в свое время. Пусть так.