Горан помрачнел еще больше.
— Все, хватит смеяться. — Я перевела дух. — А то, как говорится, и до слез недалеко. Пойдем уже в сад?
— Пойдем. Кстати, Драган с хорватского — не дракон, а дорогой, любимый.
— Жаль! А Горан?
— Человек гор.
— То бишь тролль.
— Спасибо.
— Обращайся!
Мы обошли подъездную дорогу, обогнули угол дома и направились к лужайке под моим балконом. Мелкий белый гравий с округлыми бочками приятно хрустел под ногами. Воздух, прогретый предзакатным солнцем, мягкими теплыми волнами касался лица, как легкое дыхание природы, заснувшей в истоме после жаркого дня.
— Какой он большой! — мне впервые довелось со стороны посмотреть на дом — коричневую громадину в три этажа, с витражами вместо окон на лестничных пролетах.
— На тот момент это был наиболее подходящий вариант.
— А я грешным делом подумала, что у тебя в каждой комнате по принцессе сидит.
— Саяна!
— Поняла. Думать надо головой, а не грешным делом. Но сам вспомни: куча женской одежды, косметики, молодильные баночки всякие, розовый цвет. Что можно было подумать?
— Я всего лишь защищал тебя.
— От других драконов?
— От тех, кто страшнее драконов. Намного.
Так хочется додавить. Еще немного, и… Хотя вполне вероятно, что он закроется и вновь натянет свою броню. Да и прогулка тогда может закончиться, не начавшись. Записка так и останется лежать в кустах. А я либо умру от любопытства, либо сверну шею в попытке спуститься с балкона и достать ее.
Горан с любопытством покосился на меня.
Да, промолчу. Не пристану с расспросами. Представляешь? Мы, женщины, существа коварные и непредсказуемые. Удивляйся теперь.
— С тобой все хорошо? — деликатно осведомился мой хорват.
— Голову не напекло, если ты об этом. — Стоило больших усилий не расхохотаться от вида его озадаченного лица, и я поспешила сменить тему. — Можно спросить, как твоя сестра?
— Катрина в порядке, спасибо.
— Извини, если лезу не в свое дело.
— У нее психические отклонения. Начались после одного случая в детстве.
— Мне жаль.
— Пойдем в беседку, — мужчина свернул с дорожки, что вела к пышным кустам роз, где лежала записка.
Мы прошли в тот угол сада, что я не могла видеть с балкона, и попали в яблоневый рай. Высокие деревца, одетые щедрой весной в пышные платья, окружали белоснежную резную беседку, как подружки невесту. Осыпаемые лепестками, мы вошли в нее и сели на одну из четырех лавочек. Стоящая в сторонке от яблонь малышка-вишня привлекла мое внимание. Словно девочка-подросток в компании взрослых девиц, она робко покачивала веточками с набухшими нежно-розовыми бутонами, будто не решаясь зацвести во всю свою юную красу.
— Когда ее цветы распустятся, она затмит их всех. — Пробормотала я.
— Кто? — переспросил Горан, выплывая из своих раздумий.
— Вот та прелесть.
— Ты права. — Он улыбнулся.
— А кто, кстати, тот блондин, с которым вы тренируетесь?
— Всегда удивлялся, как у женщин мысли с одного на другое прыгают. — Хорват покачал головой. — Это Арсений, мой, хм, заклятый друг.
— А меня всегда удивляло, как мужчины пестуют свою загадочность, уходя от женских вопросов.
— Лавировал, лавировал…
— Именно. Этот Арсений всегда пользуется возможностью нанести удар, когда не ждешь? Или у вас правила такие?
— Тем он и хорош, учит всегда быть готовым к удару в спину от тех, кто близко.
— Похоже, нелегко быть тобой.
— Возможно. — Горан снял пиджак, накинул на мои плечи и пояснил, — чтобы ты не замерзла.
— Спасибо. — Ткань изнутри была горячей. Как и в ночь встречи, я утонула в нем с удовольствием, только сейчас заметив, что уже не так тепло.
Небо начинали заливать краски заката. Мне было хорошо в этой беседке. От вечерней прохлады спасал пиджак Горана. Мы молчали и обоих это, похоже, устраивало. Я редко уютно чувствую себя рядом с чужими людьми. Но сейчас безмятежный покой пушистым облаком свернулся внутри, в солнечном сплетении. Думать совершенно не хотелось. Откровения Арсения отошли на второй план. Никогда не оценивала людей в зависимости от цвета кожи, пола, достатка и внешности. Так с чего по-другому смотреть на Горана? Я обязана ему жизнью. Санклит он или нет, что это меняет?
Философские размышления настолько поглотили меня, что опомниться удалось, только когда садом завладели сумерки, и к сонным деревьям на мягких лапах начала подкрадываться бархатная и по-восточному терпкая ночь. Огромные желтые фонари на чугунных треногах подсвечивали все вокруг рассеянным апельсиновым светом.