– Какой же вывод? – раздумчиво тянул с ответом Путилин. – Что мы с вами могли бы на этом бесспорно серьезном деле славу заработать? Денег? Повышения в чине? Так позвольте вам напрямик заявить, коллега: черта с два! Ломаного гроша не стоит это дело в смысле личного интереса! Уверяю вас! Кукиш с маслом вас ждет, друг мой.
И Путилин со злорадством показал, какой именно кукиш ждет Кабата, – кукиш получился здоровенный и увесистый.
– Тьфу! – сплюнул Кабат, морщась от обиды. – Вы черт знает что себе позволяете, милостивый государь!
– Я правду-матку люблю, мой дорогой.
Но Кабат уже взял себя в руки и с места в карьер перешел в атаку на Ивана Дмитриевича, известного своей приверженностью к «правде-матке» лишь на словах.
– Странный, однако, вывод вы сделали, друг мой! – воскликнул следователь с саркастической усмешкой. – О каком личном интересе тут может идти речь, осмелюсь я у вас спросить? Я человек государственный, и интересы государства для меня превыше всего!
– Ну, ну, бросьте, – махнул рукой Иван Дмитриевич и разразился незлобным, но таким оглушительным смехом, что карету затрясло еще сильней. – Что за люди! Завидуют славе Желеховского! Захотели известности, денег, милостей царских! Небось уже тыщи считаете, голубчик? Ах, Кабат, я же вас насквозь вижу!
– Вы сами такой! – огрызнулся Кабат. – Сами уже считаете эти тысячи!
– Нет, не считаю, – уверял Путилин. – Клянусь, не жду и копейки! И знаете почему? Извольте: громкого дела наши верхи, наши отцы-благодетели, не захотят делать из этого выстрела. Это будет, мой дорогой, обычный уголовной опус!..
Вот такой разговор велся внутри кареты в то время, как сидящий снаружи кучер усердно нахлестывал полицейских лошадок, которых в городе все жалели – такой у них был всегда заморенный вид.
4
Странно, что два человека, оба причастные к одному миру следствия и сыска, никак не смогли договориться. А ведь в этом – во взаимной деловой договоренности – и был весь смысл совместной поездки, на которой так настаивал Кабат. О следователе говорили: «Деляга!» Не зря постоянно потягивает носом, широко раздувая ноздри, – это-де оттого, что Кабат все силится почуять: нет ли где поживы?
Сказать правду, сейчас он как раз такую поживу почуял, и немалую, шутка ли – выстрел в самого Трепова. А Путилин, тоже малый не промах, черт знает как себя ведет!
Ты ему про Фому, он про Ерему. То есть о том, что это был выстрел не просто в Трепова, а в империю, как очень точно сказал Желеховский, спора не было. Дело сугубо политическое – оба сходились и в этом. А вот примет ли это дело громкую огласку, так, чтоб вся империя о нем услышала, – вот тут каждый тянул свою песенку.
– Не примет, – твердил Путилин. – То есть могло бы принять, да не захотят этого наши отцы!
– Почему не захотят? Выстрел же в империю!
– Вот потому и не захотят. И не стройте себе напрасных иллюзий, друг мой. Процесса вроде «пятидесяти» или «ста девяносто трех» не выйдет. И не «казанские» это вам демонстранты тоже.
– А что ж по-вашему?
– Я уже сказал: обычный уголовный опус. Кстати, вы обратили внимание, друг мой?
– На что?
– Когда мы отъезжали, как раз подкатил граф Пален. А слышали вы, о чем он говорил Лопухину?
– А вы услышали?
– Я понял, сударь. Я все уловил.
– Но что же?
– А то, что ему надоели процессы последние и больше он их устраивать не позволит, очевидно, с согласия или даже по воле самого государя. Сечь надо, а не процессы им устраивать, мошенникам.
Теперь Кабат слушал сыщика развесив уши.
– Так и сказал? Вы шутите!
– «Много чести для этой девки еще один процесс устраивать», – как бы подражая голосу графа, продолжал Иван Дмитриевич и при этом еще вставлял немецкие слова. – Нихт, нихт, будет этих процессов! Цум але швейнен! Это будет, мейн герц, обычный уголовный опус.
Кабат подскочил на сиденье.
– Ложь! Не могли вы этого услышать!
– Бог с вами совсем, – безнадежно махнул рукой Путилин. – Как знаете.
– Позвольте, позвольте! – не мог успокоиться Кабат. – По-вашему выходит, что и Пален, и сам государь-самодержец считают конченными всякие дела про революционеров? Вывелись, дескать, совсем? Э, батенька…
Кучер резко притормозил карету, и Кабат не успел договорить. Остановилась и вторая карета. Путилин, выглянув из окошечка, озадаченно хмыкнул, толкнул дверцу, придержал рукой шапку-кубанку и вылез.
Оказалось, на дороге задавили собаку, и порядочная куча зевак, загораживая проезд, топталась на мостовой.
Путилин врезался в гущу людскую, пропадал минут пять.