На ходу, наклонясь к невысокому ростом и тощему Фроленко, Плеханов шепнул ему на ухо:
– У ваших девушек есть оружие, Михаил?
При этом землеволец кивнул на Веру Засулич и Машу Каленкину, несших как раз в ту минуту венок от социалистов. Обе, несмотря на мороз, были одеты в легкие пальтишки и шляпки.
– Есть, – ответил Фроленко. – А что?
– Предупредите их, когда они сменятся, чтоб без надобности не горячились.
Фроленко в недоумении поднял брови, выжженные южным солнцем.
– То есть что вы хотите сказать?
– Оружие следует пускать в ход только в крайнем случае – вот что я хочу сказать, друг мой!
Молодой южанин покрутил головой, вздохнул.
– Вы тут в Питере, я вижу, все ангелы, а с вами вон что делают, – произнес Фроленко со сдерживаемым раздражением. – В самых гиблых застенках морят, розгами секут, как это сделал с вашим же собратом генерал Трепов! Вас как зверей травят, а вы придерживаетесь христианской кротости. Революцию так не сделаешь.
– К революции, друг мой, ведут разные пути, – отозвался Плеханов, чуть заметно улыбаясь, и, явно не желая сейчас спорить, продолжал дружелюбно: – Оставим это сейчас – вопрос большой и требует особого обсуждения. Я просто счел нужным предупредить…
– Хорошо, скажу девушкам, – уступчиво кивнул Фроленко. – Не беспокойтесь.
Плеханов опасался налета полиции на венок от социалистов, но пока все шло спокойно. Местами, правда, попадались группы закутанных в башлыки полицейских, кое-где можно было увидеть и казачьи патрули. Держались они от траурной процессии подальше, и она беспрепятственно продолжала путь.
Поскрипывал под сотнями ног крепко утоптанный снег; только этот тоскливый скрип и нарушал тишину улиц, по которым молча двигалась скорбная толпа.
Венок от социалистов пока никто не трогал.
Когда венок понесли художница Малиновская и Люба Корнилова, обе одетые в хорошие шубки, а Вера Засулич и Маша вернулись в цепь, Фроленко передал им просьбу Плеханова. Те зябко повели плечами.
– Все берутся учить нас, господи! – буркнула Маша, очень бледная и нервная с виду девушка.
Большие серые глаза Веры недовольно блеснули. Лицо у нее было миловидное, но часто на нем возникало хмурое отчужденно-замкнутое выражение, как у отрешенной от мира подвижницы. Брови, уходящие вразлет к вискам, строго сдвигались в одну линию и надолго так застывали. У переносья уже прорезались морщинки, а было этой девушке всего двадцать семь лет.
«Сейчас же позади цепи, – по свидетельству газетного репортера, – шел хор студентов, а по обеим сторонам всей той передовой части процессии, которая состояла из молодежи, ехало по одному конному жандарму. Затем шли священник с дьяконом, и, наконец, та же молодежь несла гроб, постоянно сменяя друг друга.
Сзади гроба двигалась толпа, состоявшая, кажется, из всех находящихся в Петербурге литераторов, артистов, художников, адвокатов, профессоров и прочих… Вся эта масса людей, нескончаемый ряд экипажей, оригинальная цепь студентов – все, вместе взятое, представляло такую картину, которую очень редко было видеть на улицах столицы… Почти все экипажи были пусты, публика провожала пешком своего любимца».
Вот здесь-то, в конце процессии, находился и майор Курнеев. Он ехал в экипаже и был почти не виден под закрытым кожаным верхом. Сидел майор, держась прямо, важно, положив обе руки на саблю и отставив локти, как это любил делать царствующий император Александр II и как в подражание высочайшей особе часто делал и Трепов.
4
«Не знаю почему – может быть потому, что слишком поздно догадавшись о намерении революционеров сделать демонстрацию, она не приготовилась к отпору, – полиция не сделала попытки захватить социалистический венок, – рассказывает дальше Плеханов. – Он благополучно достиг Волкова кладбища».
По словам Плеханова, в церковь вошли лишь немногие из его товарищей.
«Все же остальные – за исключением „сигнальных“, которые должны были поднять тревогу в случае, если бы полиция захотела арестовать лиц, приставленных к венку, – отправились к приготовленной для Некрасова могиле и расположились около нее сомкнутыми рядами. Нам было известно, что у гроба Некрасова будут произнесены речи, и общество „Земля и воля“ нашло нужным со своей стороны выдвинуть оратора, который должен был, не стесняясь присутствия тайной и явной полиции, высказать то, что думала об авторе „Железной дороги“ тогдашняя революционная интеллигенция. Выбор пал на пишущего эти строки»…
Вере и Маше не удалось протиснуться к могиле, и они стояли в стороне, на аллее, ближайшей к месту захоронения. Тут же был и Фроленко. Похоже, он умышленно не отставал от девушек, помня наказ Плеханова.