Словно некий круг замкнулся, когда я коснулся девушки, позволяя себе ложно почувствовать себя нужным, полезным и… даже… любимым. Я знал, что это не так, и что вскоре она забудет меня, как я и хотел, но это ощущение необъяснимого умиротворения не проходило. Оно было со мной, в моем сердце, согревая меня изнутри, будто бы я снова был живым. Я чувствовал себя… человеком, даже не смотря на горечь оттого, что им не являлся. Но рядом с девушкой, всего лишь от этого крошечного запретного прикосновения, я оживал.
Как же так случилось, что именно то, что казалось крайне неправильным, расставляло все на свои места? Моя мрачная вечная ночь стала днем на мгновение, когда я забылся, впитывая в себя каждую секунду нашего тайного прикосновения, позволяя себе немного расслабиться и помечтать. Я и Белла снова рядом, держим друг друга за руки, смотрим в глаза, и признания льются из наших уст. Смогла бы Белла полюбить монстра во мне, если бы знала, кто я на самом деле? Смог бы я сделать ее счастливой, если бы любое наше сближение не было настолько опасным для нее?
И когда я перестал прятаться от самого себя и взглянул на свои чувства и на события последних нескольких дней здраво, я понял, что заставляет меня ощущать себя лучше. Я испытывал… надежду. Самую настоящую, мощную и неудержимую, исцеляющую надежду на взаимность. Я увидел: Белла… в самом деле могла бы полюбить меня.
И эта надежда огнем прошла сквозь все мое тело и разум, выжигая дотла. Это была моя боль, что я не являюсь человеком и ничего не могу предложить ей. Это была моя любовь, которую я нес в себе все эти годы, а сейчас хотел и мог бы отдать ей без остатка. Это была моя благодарность за то, что, несмотря на все наши различия, на все мои неправильные поступки, Белла оказалась настолько совершенной, что ни страх перед моей пугающей силой, ни благоразумие и инстинкт не помешали ей увидеть во мне больше, чем просто не человека.
Надежда жгла меня изнутри, и это было в тысячу раз сильнее жажды. Я смотрел на умиротворенное лицо девушки, и вынужден был признать, что далеко не во всем оказался прав насчет нее и себя. Мои чувства, заставившие меня явиться ночью в ее квартиру, вынуждающие сейчас держать ее за руку, в то время как самым правильным было бы уйти как можно скорее, мое ощущение удивительного спокойствия, которое дарило это прикосновение, открыли мне глаза на истину. Все эти годы не столько она нуждалась во мне… сколько это я нуждался в ней. Я спасал ее не для нее. Я спасал ее только для себя.
Это не она не могла выжить без моего участия. Это я не мог отпустить ее. Я не смог бы жить дальше, если бы она прекратила существовать.
Все мои поступки за четырнадцать лет не были самоотверженными. Мною двигало вовсе не стремление защитить ее от опасностей. Мною двигал исключительный эгоизм, желание удержать ее подольше в этом мире, который терял для меня смысл вместе с ее смертью. Она была нужна мне.
И теперь, потрясенный открывшейся мне правдой¸ я начал составлять новый план. Я любил ее больше собственной жизни, поэтому должен быть достаточно сильным, чтобы принять правильное решение. Я дам ей шанс забыть меня, как и обещал. Я дам ей год, или два на то, чтобы найти свое счастье. Я исчезну из ее жизни, оставшись лишь воспоминанием, и дам ей возможность начать все заново. Но если спустя положенный срок она все еще будет звать и искать меня, то мое дальнейшее небытие станет бессмысленным.
Я мог попытаться быть с ней, если она все еще захочет меня видеть. Если мы оба желаем этого, то какой смысл сопротивляться? Идут годы, а она все еще остается одинокой. Как и я. Может ли так случиться, что я окажусь тем, кто сделает ее счастливой, скрасит ее оставшееся существование?
Мне нужно лишь научиться быть для нее безопасным. Пещера показала мне достаточно много нового о себе, в частности и то, с какой легкостью на самом деле я могу игнорировать свою жажду. Если бы я смог контролировать каждый свой жест, каждый свой вздох, то смог бы остаться с ней навсегда… Это даже облегчило бы мне задачу по ее защите. Если бы это было во благо нам обоим, я бы согласился на это…
Я сидел возле ее кровати, держа ее за руку, до самого восхода солнца, мечтая и вздыхая. Я дал себе слово, что буду сильным, и дам ей время, чтобы забыть. Но, когда я наконец-то поднялся и выпустил хрупкую руку, направляясь к дверям, надежда все еще была со мной, в моем сердце… Я уходил, но теперь это не было для меня адской мукой, это было… ожиданием. Я перестал быть безымянной тенью, теперь я сам себе казался осязаемым. Она будет помнить меня. Она будет знать, что я рядом. А значит, теперь я существую.
Я уходил, но надежда согревала мое сердце. Я уходил, но знал, что, если она не забудет меня через год или два, я вернусь, чтобы попробовать сделать ее счастливой и быть счастливым самому… каким-нибудь другим способом, а не тем путем, которым я ошибочно шел целых четырнадцать лет. Я уходил, но знал, что буду рядом… так или иначе… навсегда. </p>
<p>
Глава 8 </p>
Может, я бы и забыла тебя, если бы ты не оставил после себя такой хаос.
<p>
- Боже, Белла! – Майк ворвался в мою палату, где я лежала, и где обрабатывали мои раны. Весь персонал больницы уже знал о девушке, которая смогла выбраться из пещеры-могилы, заваленной во время тропического ливня два дня назад. Двое суток мы шли с Эдвардом мрачными переходами, тогда как мне казалось – я провела в пещере много больше.
На завтра уже были куплены обратные билеты домой. Майк и Росс спаслись, меня и Джессику считали погибшей.
- Как ты? – Майк примчался сразу, как только узнал, что меня выловили в море. Я была очень слаба, но скорее от голода и усталости, чем от чего-то другого. И я была подавлена, постоянно смахивала слезы, вспоминая прекрасное лицо Эдварда, оставшегося на дне.