-Вкусно? Ведь вкусно же?- спрашивала она смеясь и я кивал, улыбаясь- я был счастлив- я вижу ее и ем шоколад. Ем шоколад и вижу ее.
-У тебя ямочка в уголке губы!- сказала она и сделала то, отчего я оторопел- поцеловала меня в губы, только очень быстро. И смеясь, произнесла:
-Ммм. Сладкий, какой ты сладкий мальчик.
Мама засмеялась, хоть и выглядела грустной. Отец молчал. Братья с завистью смотрели на меня. Тогда я еще ничего не понимал. Мне казалось то странным- ведь конфеты достались всем им, и сестренкам тоже. А она все кормила меня и качала на коленях.
Еще она называла меня Снежиночкой- это было и глупо и весело, и я таял от обжигающего тепла чая, от тепла ее шершавых от холода рук, от тепла ее колючего свитера. Я был окончательно потерян для привычного мне мира, пойман и очарован этой снежной ведьмой.
Белоголовая белая женщина решила забрать меня с собой. Для этого ей пришлось провести не одну беседу в городе- тем объяснялось ее отсутствие. Бабка сперва всплакнула, как будто сожалела, а потом стала уговаривать меня не трусить. Ей было жалко отпускать меня, но все-таки я одиннадцатый внук. Для бедных людей это очень много. В нашу деревню иногда приходили торговцы солью, и уносили маленьких девочек, но мы жили неплохо. Так мне казалось. Всего я не знал.
-Едь, и не бойся. У тебя будет образование. Вернешься серьезным солидным мужчиной.- сказала мама, дав мне на прощанье хвостик белого кролика- как талисман.
Она говорила много и говорила о том, что мои руки никогда больше не коснутся листиков чая. Больше никогда в жизни я не узнаю, что такое усталость и голод. Но я думал о другом- меня увозят. Увозят, все уже решено, но куда? Я сгорал от любопытства, но с беспокойством ждал дни до отъезда.
4.
Полная горячей воды и мягкой пены каменная лохань которую она называла странным словом ванна, мыло, пахнущее ягодами- дома у нас всегда было только серое, хозяйственное- и разносящиеся за окнами песни- все это было удивительно, незнакомо. Ночная столица слепила огнями- весь день мы гуляли по большому городу и мне пришлось примерить невероятную кучу одежды. Я, сельский мальчик, даже не представлял себе, что у человека может быть столько одежды. Она хихикала, то засовывая мне за ухо цветок, то завязывая на шею яркую ленту, женщины в магазинах ласково улыбались мне, и все вокруг суетилось, спешило, бежало и жило.
Она решила выкупаться и выкупать меня после тяжелого дня. Вставать нам нужно было рано- поезд отправлялся в половину шестого, а там еще один и еще. Я и не представлял себе, что мир может быть таким огромным.
-Скажи, ты волнуешься Снежиночка?
От волнения я не мог сказать ни слова- мне казалось я сплю, и снится мне, что я уеду в чужой далекий край, где совсем нет таких как я, но все такие как она белоголовые, и это не могло быть наяву.
Она вылезла из ванны обтираясь, и я увидел что бедро и левая нога ее стали розовыми. И завернутая в желтое махровое полотенце она мыла меня и терла, точно маленького поросенка и потоки горячей мыльной воды обрушивались на меня, словно смывая все мое уходящее, всю мою прежнюю жизнь. Мне тогда было всего семь. Ей- двадцать пять. мог ли я представить, что сны о дальних странах и высоких каменных домах однажды сбудутся? И в далекой такой солнечной стране, в том краю где снег блестит как солнце и все вокруг белые как снег я пойду в школу, пойду, держась обеими руками за ее руку, нервничая, дурея от запаха цветов?
Знал ли я, наивный сельский пацан, что всего через каких-то быстро пробежавших десять с половиной лет я буду любить это создание северного неба? Видимо, тогда я уже полюбил ее всем сердцем и каждой клеточкой тела.
Она шалила- почесывая меня за ухом и под мышками, где сладкой волной пробегала истома.
-Мы отрастим тебе длинные волосы.
-Как у девчонки?!-возмутился я.
-Ну как хочешь!- рассмеялась она. И я решил, что дам отрастить эти дурацкие девчоночьи волосы, и буду с этого дня делать все, что она ни пожелает, лишь бы слушать ее смех.
-Я согласен. Пусть растут.
И в награду за это мне были рассказаны две чудесные сказки на ночь, сказки из того края, где мне надлежало продолжить мою жизнь.
5.
Она курила, скрестив худые от постоянной диеты ноги и я все думал- почему язык никогда не поворачивался называть ее мамой- ведь за все эти десять лет она так по-матерински самоотверженно заботилась обо мне и потакала всеммоим прихотям.
Она курила, сидя на узеньком диване и только черный с алыми перьями шелковый халат, кое-как застегнутый на две пуговицы, скрывал ее тело.
И я все думал- почему язык мой оказался у нее во рту, когда она пришла по обыкновению пожелать мне доброй ночи. Она ведь только прикоснулась накрашенными губами к моим губам- и так было всегда, все десять с половиной лет.
Я рос, я взрослел, а она все целовала меня как того семилетнего мальчика.
Мне стало уже восемнадцать- пролетело столько снежных зим- а она будто бы не замечала.
Она изумилась, когда я сжал своей уже большой рукой ее запястье- не как тот деревенский мальчик, ищущий компании ее, чарующей нежной феи, а как молодой мужчина, требующий любви от своей женщины. Запах розовой кожи резал мне ноздри.
Я осатанел и потянул ее на свой диван и она ахнула, пробуя освободиться, но я зажал ей рот и подмял под себя. Она кусалась, и царапалась, бесилась как пойманная кошка, но я проникал в нее. И ужас в ее глазах был неподдельным.
Потом все стало каким-то туманным. Я проделал с ней то, о чем и не мечтал, и мне было и страшно и весело.
Она ушла на кухню- я думал она возьмет телефон и наберет полицию.
Но она просто достала сигарету.
Она скурила одну за другой, целых пять.
Женщина, которую я любил поняла все. Я сжался в комочек и заплакал- от стыда и боли, и облегчения, уткнувшись лицом в ее колени. Все-таки мы не были кровными родственниками и нет в том большого греха.
Она погладила меня по волосам- как всегда делала, пока я рос- и глухо сказала, глядя куда-то через меня:
-Ты конечно же понимаешь Снежиночка, что должен теперь уехать?
Потом она исчезла в ванной- в своей вечной стихии, в воде и пене и я думал, думал, все думал как окаянный, что наверно все не так страшно- и все эти чудесные запахи- ваниль и мята, курага и корень аира - и я люблю женщину которая десять с половиной лет была со мной, была моей защитой, и я, возмужавший настолько чтоб теперь защищать ее...
И я слышал как плескалась вода, вероятно вымывая мое семя и свой стыд она пыталась очистить себя, но нет. Нет, я не мог ее оставить.
Она вышла и я перехватил ее у порога в гостиную - ее упругое тело, мокрое. Я целовал ее каждой солнечной пылинкой, пытаясь отдать все то нерастраченное и светлое, и яркое и белое, как тот снег, что соединил нас десять с половиной лет назад. И уложил ее спать.
Я знал- если она бросит меня теперь, я сведу счеты с жизнью. И прислушиваясь к ее дыханию я понял, что она все-таки уснула.
Когда она проснется, то все будет как должно. Солнце заглянет в окно и в ореоле утреннего тепла она встретит меня, встретит меня снова.