За мыслями о той жертве, которую она принесет во имя спасения любимого, в грустных думах о скором возвращении все же одержавшего над ней победу священника плясунья почти позабыла о последнем разговоре с Квазимодо. Ей некогда было лить слезы о разлюбившем ее Фебе: нужно было для начала отвратить от него смерть в виде черного монаха-призрака, потом выбраться из этой клетки, а еще лучше – покинуть чертов Париж и отправиться на юг… Вот там, где плещется теплое море, легкий бриз разгоняет полуденный зной прохладными поцелуями, где покорно отступают прочь вырвавшиеся на свободу ночные кошмары и не нависает злой рок, безжалостной рукой смявший тонкую ткань реальности, – там можно будет вспомнить о том, что Солнце навсегда отвернулось от нее. Тогда можно будет с упоением предаться собственному горю, захлебнуться солеными потоками, похоронить свое нерожденное счастье под осколками разбившихся иллюзий… А пока – пока нужно думать о жизни Феба, а не о себе. Пусть он полюбил другую, пусть поверил в ее предательство, пусть никогда не простит – но капитан будет жить, а это главное. Ее жизнь может разрушиться, но его – не должна.
Все это пронеслось в юной головке вихрем несвязных, разрозненных мыслей, придав Эсмеральде сил: так, должно быть, чувствует себя воин, загнанный неприятелем в ловушку и решившийся на последний рывок. Отчаяние в свете неотвратимой гибели оборачивается вдруг безрассудной храбростью: уставший пятиться внезапно оборачивается и грудью принимает неизбежный удар. Жертва легка, если она не напрасна.
Цыганка медленно поднялась с постели, решительно оправила платье, осмотрелась. Когда беглый взгляд нечаянно упал на буфет, примостившийся подле грубо сколоченного стола, девушка вдруг осознала, что ужасно голодна. Полки, и впрямь, оказались забиты снедью, вот только возиться с готовкой не было ни желания, ни настроения. Поэтому пришлось ограничиться пресной, явно не слишком свежей ячменной лепешкой и засоленной свининой. Однако Эсмеральде, прожившей последние несколько месяцев на постной монастырской, а до этого – совсем уж отвратительной и скудной тюремной пище, кусок жирного мяса показался пищей богов.
Насытившись, красавица, чуть помедлив, выглянула на улицу. По Сене, уже миновав ее невольное пристанище, медленно поднимался челнок. Боясь быть замеченной, пленница немедленно захлопнула дверь. Итак, что же ей делать дальше? Может, еще раз попытаться убить своего преследователя?.. Затаиться за дверью и, как только он войдет…
Из груди вырвался протяжный вздох. Нет, она не сможет! Насколько проще нанести удар в горячке, сражаясь за свою жизнь!.. Но пронзить беззащитного, ничего не подозревающего человека, будь он хоть трижды палачом, безумцем и убийцей – для этого надо быть кем-то другим, никак не прекрасной уличной плясуньей. Значит, и рассуждать тут не о чем.
…Эсмеральда вздрогнула, когда, уже в глубоких сумерках, неслышно отворилась входная дверь. На пороге стоял Клод Фролло. Медленно ступив внутрь, не отрывая взгляда от невольно начавшей придвигаться к стене сидевшей на постели цыганки, он закрыл дверь. Архидьякон привычным жестом дернул тесемки плаща и даже не заметил, когда последний с тихим шорохом сполз по плечам и мягкой волной разостлался у ног. Он сделал шаг, другой; но после застыл неподвижно. Напряженная тишина тонко зазвенела в ушах девушки; о, лучше бы он уже поскорее сделал то, зачем пришел, чем смотрел на нее вот так и молчал!..
- Пришли завершить начатое утром?! – и вновь плясунья не вынесла этого почти физически ощутимого натяжения между ними, первой нарушив тишину; истерические нотки резанули слух непривычной высотой.
Священник громко выдохнул, будто очнувшись. Он ничего не ответил и, отвернувшись, прошел к очагу. Там уже несколько дней назад его заботливой рукой был сложен хворост – оставалось лишь развести огонь, чем мужчина и занялся, хладнокровно чиркая огнивом и упорно не обращая внимания на буквально сверливший его спину взгляд. Неужели она решится снова напасть?.. Нет, прочь эти мысли! Не хватало еще начать бояться этой маленькой дикарки!..
Клод почти всерьез рассердился, поняв, что, действительно, опасается сидеть спиной к своей пленнице. Потому из чистого упрямства он нарочито неспешно ударял кремнем о кресало, затем долго раздувал тлеющий трут, каждую секунду ожидая удара в спину. Тем не менее, когда он обернулся, а в очаге, наконец, заплясало веселое пламя, колдунья по-прежнему сидела на месте и не сводила с него настороженного взгляда черных глаз.
- Ты ела? – спросил Фролло, извлекая на стол хлеб, сыр и кувшин вина.
Ответа не последовало. Оставшиеся после трапезы крошки, однако, рассказали о том, о чем гордо умолчала Эсмеральда. Значит, тыкать в него ножом она больше не планирует – по крайней мере, пока, – морить себя голодом – тоже. Уже кое-что.
Архидьякон утолял голод, а цыганка не сводила с него взора, пытаясь понять, что задумал гнусный поп. Почему он ведет себя так, будто ничего особенного не происходит?! Точно самый обычный человек вернулся домой после трудового дня: ужинает, щурится на огонь, медленно потягивает разбавленное вино…
А священник действительно просто наслаждался моментом: удивительный, давно забытый мир снизошел в его душу. Оказалось, одного лишь осознания того, что она рядом – не со своим так называемым мужем, не с капитаном, чтоб ему пусто было, не в темнице, не в той злополучной соборной келье, на пороге которой спит верный сторожевой пес – одного этого факта достаточно, чтобы успокоиться. Знать, что маленькая чаровница никуда уже не денется, не сбежит, не исчезнет – большего в этот миг и не нужно. Разговаривать не хотелось: о чем бы мужчина ни завел разговор, все сведется к проклятиям и стенаниям. Даже желание обладать этой женщиной отчего-то утихло: когда слишком долго чего-то ждешь, последние мгновения перед тем самым блаженным мигом хочется растянуть, насколько возможно. Ведь ты уже так привык жить ожиданием, надеяться, грезить – чем же заполнить щемящую пустоту, непременно образующуюся на месте мечты после ее воплощения?..
Девушка пошевелилась: ноги затекли, а монах по-прежнему не обращал на нее никакого внимания, погруженный в свои мысли. Легкий шорох вывел его из глубокой задумчивости. Клод поднялся, не спеша скинул с себя сутану, подрясник и в одной сорочке подошел к постели. Присел рядом с вжавшейся в стену прелестницей, осторожно накрыл маленькие пальчики своей ладонью – она мгновенно одернула руку, точно обжегшись. Фролло вздохнул.
- Что мне сделать, чтобы ты перестала ненавидеть меня?..
- Теперь уже ничего, - прошипела перепуганная плясунья. – У меня и прежде хватало причин вас ненавидеть, но ваша последняя угроза… Это даже более низко, чем предлагать мне выбор между вами и виселицей!..
- То был шаг влюбленного безумца! – архидьякон вскочил и начал расхаживать по комнате; все его умиротворение в секунду испарилось. – Я должен был заполучить тебя, девушка; цена значения не имела. Ты отвергла меня в темнице, когда я предлагал тебе бежать; отвергла и в день казни, с веревкой на шее, предпочитая умереть; потом, измученный твоей постоянной близостью, я решился нарушить священные обеты прямо под сводами дома Божьего, но и тут мне помешали. Отчаяние заставило меня пойти на этот шаг!.. Скажи, разве мог я предложить что-то, что заставило бы тебя передумать и отдаться мне по своей воле?
- Никогда!
- Вот видишь, - вздохнул священник. – У меня не было выбора, говорю тебе.
- И ради своей похоти вы готовы убить? – презрительно прошептала Эсмеральда.
- Ради любви, девушка!.. Ради любви. Я люблю тебя – это так! И я на все готов пойти, лишь бы ты была со мной. Что угодно сделаю… Убью, украду, забуду для тебя и науку, и Бога моего, и брата… Что угодно, слышишь?!