- Ты могла бы жить в Париже, неузнанная, в укромном домике, который, если захочешь, я сниму для тебя…
- Вы предлагаете мне стать содержанкой?! – не выдержав, цыганка вскочила, стиснув в негодовании кулачки, но, взяв себя в руки,быстро ответила, вновь опускаясь на скамью. – Париж – большой город. Но сплетни разлетаются по нему, кажется, стремительнее, чем в деревне на сотню хат. Не пройдет и месяца, как вся столица будет знать, что служитель церкви, священник Собора Парижской Богоматери, взял себе любовницу!
- Это так, однако… Мне трудно это признать, но святые отцы давно уже погрязли в пороках, и блуд, поверь мне, далеко не самый страшный из длинного списка прегрешений. Я считал себя оплотом чистоты в этом царстве разврата: меня мало интересовали деньги, еще меньше – женщины; я вкушал постную монастырскую пищу и не желал ничего иного. Но гордыня – мать всех пороков, и за нее-то я теперь и несу свой крест… Одним словом, никто не посмеет упрекнуть меня в глаза, если мы будем вести себя благоразумно: человек моего положения может не бояться правосудия земного за подобный проступок. К тому же, я знаю не так уж мало тайн сильных мира сего: знакомство с Его Величеством дало все же свои плоды…
- Вы знакомы с королем?! – уличная плясунья не могла поверить в это; монах, однако же, говорил спокойно, будто не придавая значения столь необыкновенной вещи.
- Он посетил меня однажды в компании своего медика, Куактье, - губы Фролло непроизвольно сложились в насмешливую, чуть презрительную линию. – Ничтожный человек, который тянет из старика деньги, но ни черта не смыслит в настоящей науке! Так вот, после того случая мы беседовали еще несколько раз… о разных вещах. Это умный человек, должен признать, великий интриган. Но до крайности мнителен; скуп во всем, что не касается его здоровья. Он набожен, но одновременно жесток… И снова я говорю не о том. Тебе нужно лишь знать, что, пока ты будешь под моим покровительством и останешься неузнанной – а это вовсе не сложно будет провернуть, когда начнется смута и возня за регентство, – тебе нечего будет бояться. Ты даже можешь креститься, принять другое имя. Ты ведь просила этого… научить тебя христианской вере. Я научу тебя.
- Научите меня вере?.. Вы, кто предлагает мне принять крещение и тут же возлечь с попом?! Сомневаюсь, что вы научите меня хоть какой-нибудь добродетели! Даже ваши речи – отвратительны! Если все католики таковы, то лучше мне никогда не носить креста. Пусть я и язычница, как меня называют, цыганка, но я честнее, чем лицемерные христиане!..
Мужчина порывисто поднялся с сундука, замер на мгновение и, приблизившись к оторопевшей Эсмеральде, пал на колени, нежно стиснув маленькие ладошки и взирая на красавицу снизу вверх полным обожания на грани поклонения взглядом.
- Ты права! Ты тысячу раз права, дитя!.. Я не хочу вздрагивать каждый день при мысли, что тебя могут узнать. И мне мало – слышишь?! – мало твоего тела. Ты должна принадлежать мне вся, без остатка – сердцем, душой. Как я принадлежу тебе уже давно! Нет. Нет, мы не останемся в Париже. Уедем, уедем на юг Франции. В Тулузу или, если хочешь, к морю. Помнишь, я говорил тебе, что найдется в этом мире и для нас место под солнцем, где деревья зеленее и небо синее!.. О, мы даже могли бы покинуть Францию и начать новую жизнь вдалеке отсюда, где воспоминания зловонного Парижа не посмеют преследовать нас: поедем в Богемию – хочешь? В тех краях располагается знаменитый Лейпцигский университет, ты знаешь… я мог бы преподавать там – да, думаю, меня бы слушали с удовольствием. Я образованный человек, девушка, я ученый, если хочешь знать – я смогу обеспечить наше будущее и без этой дрянной рясы!..
Цыганка молчала, слушая взволнованную, сбивчивую речь своего тюремщика. Снова он предлагает ей куда-то бежать, точно они пара влюбленных, мечтающих обрести рай хоть в шалаше!.. Неужели старый монах никак не уразумеет, что дело не в Париже, а в нем?! О, с Фебом она готова пойти хоть в ад, но с ним – не все ли равно, будет ли тепло и сытно в ее клетке, если крылья там все равно не расправить… Рядом с этим чудовищем она задохнется, погибнет. Он правда этого не понимает?.. Архидьякон, не дождавшись ответа, продолжил:
- Знаешь, мы могли бы отправиться в Неаполь. Там тепло, солнечно; Неаполитанское королевство с трех сторон омывается морем – мы можем поселиться, где угодно. Говорят, у них в каждом саду растут лимоны, а персики медовые и сочные, будто манна небесная. Хотя сейчас там правит Фердинанд из Арагонской династии, сторонников Анжуйского дома, я полагаю, в этой стране найдется немало. Не удивлюсь, если после смерти Фердинанда кто-то из французских монархов – быть может, даже нынешний дофин Карл – попытается, подобно Иоанну Анжуйскому, захватить этот лакомый кусочек земли обетованной. Король как-то обмолвился, будто неаполитанцы ненавидят Арагонский дом и при первой возможности с радостью сбросят с трона его представителей… Впрочем, важно только то, что в той стране мы могли бы осесть, понимаешь?.. Не знаю, смогу ли я сложить с себя должным образом сан… Боюсь, не стоит даже пытаться: второй викарий епископа Парижского – не тот человек, которому позволено запятнать свое имя и получить запрещение в священнослужении. На любовницу Луи де Бомон де ла Форе закроет глаза, но навлечь позор на всю Парижскую епархию, на митрополию Санса он никогда не позволит… Есть только один вариант: бежать. Бежать туда, где никто не найдет нас. Я инсценирую свою смерть – нельзя ведь просто исчезнуть, гнев епископа может пасть на моего непутевого брата. Но это неважно, я все устрою. Мы уедем туда, где никто не признает в тебе цыганскую ведьму, а во мне – архидьякона Собора Парижской Богоматери. Мы обвенчаемся, как только ты примешь католичество; мы навеки соединимся с тобой – в этой жизни и в посмертной!.. Любовь моя, моя Эсмеральда…
Опьяненный этой новой, восхитительной в своем безрассудстве идеей, священник склонился, с трепетом покрывая короткими, быстрыми поцелуями смуглые ладошки замершей узницы. Сделать ее своей – своей навсегда!.. Что ему за дело до того, что она уличная девка – он даст ей свое имя; что за дело до ее вероисповедания – она примет католичество и станет христианкой. Они покинут Францию, начнут новую жизнь, как муж и жена. Как супруг, он получит на маленькую чаровницу все права: она больше никогда не ускользнет от него!
Эсмеральда пыталась еще сопротивляться, когда Клод, поднявшись, властно притянул ее к себе, сжав в пламенных объятиях. Она почти забыла о данном себе обещании не злить понапрасну этого человека и стать хоть немного хитрее. В страхе уперлась изящными ручками в широкую грудь, стараясь отдалить от себя ненавистного монаха: то была борьба бабочки со стеклом. Фролло едва ли чувствовал слабые удары постепенно затихшей цыганки: завладев мягкими устами, он почти лишился разума. Сегодня! Это должно произойти сегодня. Сейчас!..
Когда девушка почувствовала, как горячая рука накрыла ее грудь, она предприняла последнюю отчаянную попытку вырваться… и в этот миг в голове вдруг все помутилось. От неожиданности она широко раскрыла глаза, увидела припавшего, точно вампир, к ее шее мужчину. Стало вдруг трудно дышать; слабость охватила все тело, так что у несчастной подогнулись колени. Архидьякон, почувствовавший эту перемену в своей жертве, поднял голову и внимательно вгляделся в ставшие будто еще больше черные глаза.
- Ты боишься, дитя?.. – неуверенно спросил он.
Эсмеральда молчала. Она ясно осознавала происходящее, но тело будто налилось свинцовой тяжестью. Да что же это такое?!
- Мне… мне плохо, – слабо произнесла цыганка и судорожно вздохнула: несмотря на то, что в голове вертелись четкие мысли, выговорить вслух хоть пару слов удалось с большим трудом, полностью сконцентрировавшись на этой задаче. Слова будто бы доносились издалека, точно повторенные громким эхом.
- Что с тобой?! – в глазах священника она вдруг ясно прочла неподдельную тревогу.
«Боится, что я умру до того, как он овладеет мной?.. – подумалось красавице. – О, хоть бы так оно и случилось!.. Как же тяжело стоять…» В глазах начало стремительно темнеть, и через несколько секунд благословенная тьма окутала измученное сознание.