Клод опустился на постель. Провел рукой по черным локонам; мучительный стон прорвался сквозь плотно сомкнутые губы.
- Но я не смогу отпустить тебя, слышишь?.. Все равно не смогу. Чтобы ты досталась этому мальчишке с позолоченными шпорами?! Никогда! Я скорее убью и его, и тебя – да, его! – но не позволю коснуться твоего божественного тела. Я… быть может, однажды я сумею заслужить если не прощение твое, то хотя бы каплю сочувствия. Быть может, ты смягчишься со временем. Выкинешь из головы детские мечты о принце на белом коне и бежишь со мной далеко-далеко, прочь из этой проклятой страны. Или… нет, невозможно! Я никогда не смогу разлюбить тебя, никогда более не будет душа моя столь свободна, чтобы принести ее на алтарь науки, или столь невинна, чтобы посвятить ее Господу… Я не знаю, что ждет нас, девушка. Теперь спи. А я каждый день буду молиться, дабы милосердный Творец разрубил спутавшую нас паутину. И ты – ты тоже проси своих языческих богов о снисхождении. Ты и я – мы оба обессилели в этой странной борьбе. Кто-то должен уступить и принести себя в жертву; в противном случае гибель ждет обоих.
Эсмеральда слушала и понимала все, о чем говорил монах. Она тоже чувствовала неотвратимое приближение пропасти, в которую толкала их рука рока. И сейчас, впервые, быть может, слова священника нашли отклик в ее душе. Голос его звучал неестественно громко – или ей это только казалось?.. – будто вестник самой судьбы. «Кто-то должен уступить…» - многократным эхом повторялось в противно ноющей голове. Кто же?.. Она? Он? Только сейчас, в состоянии неестественного спокойствия, плясунья попыталась вообразить, что могла бы отдаться архидьякону добровольно.
Это была болезненная и неприятная мысль, но, в сущности, терпимая. Особенно если закрыть глаза и твердить, что все это – только ради спасения Феба. Нужно лишь добиться от палача обещания, что потом он отпустит ее и не причинит вреда капитану… Но куда же ей идти после?.. Всякая надежда обрести мать будет потеряна, в Париж возвращаться нельзя, да и вообще во Франции находиться будет довольно опасно. Бежать из страны, одной, без денег, без какого-либо плана?.. Это равносильно самоубийству, причем весьма неприятному и болезненному – от голода или разбойничьего кинжала. Тупик… В этом святой отец прав. Святой отец… Какая у него большая ладонь. И почему-то, в отличие от поцелуев, это осторожное объятие и эта покоящаяся на плече рука не вызывают такого протеста в душе. Интересно, это последствия отравления?.. Или он прав, и со временем можно привыкнуть ко всему, даже к нему? И она уже привыкает?.. Кажется, жар, наконец-то, начал отступать. Что за странное снадобье подсунул ей монах? И на какой эффект он рассчитывал?..
После сегодняшней ночи что-то должно измениться в их отношениях. Что-то уже изменилось. Эсмеральда ощущала это так же явственно, как горячее дыхание уткнувшегося ей в волосы архидьякона. Она вдруг осознала, что безотчетный страх больше не сковывает тело от его близости. Человек, лишенный выбора, и впрямь вынужден примириться со своей участью или погибнуть. Невозможно день за днем переживать заново страх и ненависть без того, чтобы они со временем не потускнели. Разум человеческий, самая удивительная и непостижимая загадка, над которой не перестают тщетно биться ученые мужи, включает свои механизмы борьбы с безысходностью. Природа сурова, и законы ее просты: ты либо приспосабливаешься, либо умираешь. Да и наконец, у всякого чувства есть предел; дойдя до глубины отчаяния, девушка теперь взирала на прежние эмоции через призму познанной сегодня отрешенности от всего земного.
Еще одна ступенька на тернистом пути взросления. Еще один ряд кольчуги для юного, хрупкого сердца успешно сплетен. Еще на шаг ближе к исцелению от детского эгоизма.
========== //////////// ==========
Цыганка пробудилась резко, словно от толчка, разбуженная ночным кошмаром. Они посещали ее теперь почти каждую ночь: неясные, разрозненные видения, лишенные практически всякого смысла и наполненные нестерпимым ужасом. Картины пыточной, тюремной камеры, виселицы… Сейчас она видела Феба, как в тот день, когда ее везли на Гревскую площадь в одной рубахе. Только он был гораздо ближе. Девушка бросилась к своему Солнцу, ища защиты, но внезапно упала: что-то мешало ей бежать, не давало двигаться; ноги налились свинцом. Она обернулась. Позади неподвижно застыл священник, держа свободный конец веревки от одетой на шею несчастной петли. Вокруг не было ни души: только капитан и монах. Эсмеральда хотела крикнуть, но от ужаса горло свело спазмом, и ни звука не вылетело из распахнутого рта. Тогда она молитвенно простерла руки, призывая своего спасителя, однако тот смотрел куда-то мимо. Даже не оборачиваясь, плясунья знала, что поп неотвратимо приближается к ней. Она с огромным трудом переставляла ноги, но Феб, хоть и казался близким, по-прежнему оставался недостижимо далеко. А потом вдруг в одну секунду оказался рядом и, ослепительно улыбнувшись, занес над красавицей окровавленный нож. Цыганка вскрикнула – и проснулась.
Архидьякон встревоженно глядел на нее, приподнявшись на локте. В первую секунду Эсмеральда почувствовала облегчение: это только сон! А уже в следующий миг нахлынули воспоминания вчерашнего вечера.
- Вы!.. Что вы мне подсыпали?! – резко сев, так что Клод невольно отшатнулся, накинулась на него разъяренная девушка. – Хотели отравить? Да я сама с удовольствием отправлюсь на тот свет, лишь бы избавиться от вашего присутствия!.. Ни к чему прятать яд в сладком печенье – дайте мне всю склянку, и я осушу ее за ваше здоровье! Ну же, чего вы ждете?!
- Я не хотел, - помедлив, сказал Фролло, тыльной стороной ладони охлаждая запылавший лоб. – Это средство… Оно должно было успокоить тебя, вывести из черной хандры…
- Успокоить, – передразнила девчонка. – Успокоило, нечего сказать!.. Сначала я чуть не умерла, а потом и пальцем пошевелить не могла! О, когда же вы, наконец, оставите меня в покое?!
Мужчина не ответил. Поднявшись с постели, он быстро оделся. Плясунья настороженно глядела на него исподлобья, притянув к груди одеяло; злость вытеснила на время панический страх. Она понимала, что монах и сам ощущает себя виноватым; помнила, что он говорил накануне. Малейшую уступку прелестница, в силу юного возраста, полагала за слабость, и теперь чувствовала себя более уверенно. Поп, меж тем, резко повернулся, помедлил секунду, а затем в два широких шага преодолел разделявшее их расстояние.
- Тебе по-прежнему дорога жизнь этого никчемного офицера? – пристально глядя в лицо поежившейся девушки, холодно спросил священник.
- Вы смеете сомневаться!? – чуть дрогнувшим голосом ответила та; пожалуй, чересчур громко, будто пытаясь этим восклицанием разбить секундное колебание и не позволить себе даже успеть осознать его.
- В таком случае, у тебя три дня, - архидьякон двумя пальцами подцепил остренький подбородок, не позволяя красавице отвернуться. – Я допустил ошибку, когда думал, что смогу найти средство смягчить твое сердце, девушка. Пустое; мне не следовало даже пытаться. Ты не позволишь мне искупить свою вину, не дашь и шанса заслужить твою любовь. Я, наверное, единственный человек, чьи страдания не вызывают в тебе сочувствия… Тот отчаянный шаг, на который я решился, – все из любви!.. О, что за мука любить женщину! Как счастлив я был, когда любил моего несмышленого братца; как спокоен я был, когда любил моего Бога; как велик я был, когда любил науку. И как жалок, беспомощен я теперь, когда люблю женщину, и здесь не могут помочь ни книги, ни Творец. Впрочем, быть может, все дело в этом капитане?.. Если бы он не стоял между нами, если бы я глубже тогда вонзил в него кинжал…
- Не смейте, слышите?! – Эсмеральда дернулась, прижалась к стене; с ненавистью уставилась на врага, прижимая к груди одеяло. – И зачем только я не убила вас тогда!.. Вы дьявол, а не человек!
- Значит, тебе предстоит провести не одну ночь в объятиях сатаны!