- Попробуй, дитя, это вкусно, - наполнив миску ярко-красными зернами, мужчина приблизился к кровати и протянул плясунье тарелку.
Та нерешительно взяла подношение и, подхватив пальчиками единственное зернышко, положила в ротик. Непривычный, яркий, терпкий, с кислинкой вкус сочного фрукта оказался приятно освежающим. Настороженно зыркнув на вернувшегося за стол монаха, красавица принялась уплетать иноземное лакомство. Покончив, поставила миску на пол и снова забилась в угол.
Поп еще некоторое время оставался за столом, однако вскоре поднялся и не спеша направился к кровати, скидывая по пути сутану. Присел подле сжавшейся в комок девушки, осторожно беря в руки хрупкую ладошку и не позволяя цыганке вырвать реквизированную конечность.
- Эсмеральда… - тихо шепнул Клод, поднося к губам смуглые пальчики. – Моя Эсмеральда…
- Постойте!.. – ну вот, снова он накидывается на нее, хотя и обещал три дня! – Я… я ведь совсем ничего не знаю о вас. Уж если участь моя решена, и мне не избежать ваших постылых объятий, расскажите хоть что-то. Пока что мне ведомо лишь то, что вы архидьякон Собора Богоматери, Клод Фролло. А еще палач, убийца, вероотступник и насильник! Вы говорите, что мне следует смириться со своей участью – но как же мне смириться, если для меня вы не более чем тюремщик!.. Дайте же мне хотя бы обещанные три дня, чтобы попытаться привыкнуть к вам!..
- Дитя, ты в сотню раз умнее меня! – выдохнул священник, благоговейно поглаживая тонкую кисть.
Мысль о том, что плясунья, наконец, сдалась, и готова внять его мольбе, оказалась настолько восхитительной, что мужчина ни на миг не усомнился в ее словах и не задумался о столь резкой перемене. Ему это показалось вполне естественным: он ждал ее согласия, верил, что она не сможет отвергнуть такую любовь, уповал на безвыходность ее положения. А его имя, произнесенное этим нежным, чуть подрагивающим голоском отозвалось в сердце такой глубокой нежностью, что последовавшие оскорбления он предпочел не заметить. О, что за дело!.. Пусть называет, как хочет, пусть считает убийцей, пусть будет жестока, лишь бы принадлежала ему!
- Да, девушка, ты узнаешь меня. Ты поймешь, какое сердце я кладу к твоим ногам, какую душу готов низвергнуть в геенну огненную следом за тобой!.. И ты пожалеешь меня, наконец. О чем ты хочешь узнать? Я, правда, немного рассказывал тебе уже о своей прошлой жизни… тогда, в темнице… Но, по правде, я и сам плохо помню, что нес в ту ночь. Я был не в себе, дитя, прости меня за этот бред! Но я так боялся, я был в ужасе при мысли о том, что тебя поведут на казнь на рассвете… Прости меня. Так о чем… о чем бы ты хотела услышать?
О чем? Единственное, чего хотела Эсмеральда – так это любыми способами заставить монаха держаться на расстоянии. Пусть болтает, что ему вздумается – какое ей дело до того?.. Однако же нужно что-то отвечать, или он заподозрит неладное…
- Расскажите… Расскажите мне о звонаре.
- О Квазимодо?! – взгляд архидьякона полыхнул ревнивым подозрением; девушка мысленно обругала себя последними словами, но вылетевшее слово не вернешь.
- Да. Почему… почему он так верен вам? Кто вы для него?
- Ну, здесь уж точно нет ничего удивительного, - надменно произнес Клод, в душе даже обрадовавшись ее интересу: эта история могла выставить его в очень выгодном свете в глазах сердобольной, как он знал, цыганки. – Ведь он подкидыш, уродец, брошенный четырех лет от роду в ясли Собора Парижской Богоматери. Это случилось в 1467 году; я тогда был немногим старше тебя, был добропорядочным, образованным молодым священником, мечтательным философом, не знающим жизни… Добрые горожане признали в Квазимодо дитя дьявола и хотели обречь его на страшную смерть в огне; я забрал его. Знаешь, за год до того во Франции свирепствовала чума, которая унесла и моих родителей, и на моем попечении остался младший брат – белокурый ангелочек, который вырос теперь в настоящего бесенка…
На этом месте Клод печально вздохнул, задумавшись на секунду о пропащем брате, а Эсмеральда прикрыла глаза, пытаясь успокоить бешеный стук пустившегося в галоп сердца при упоминании о том самом юноше, что обещал помочь ей.
- Стоило мне представить, что, не будь меня, и моего дорогого брата, мое возлюбленное дитя могла постичь страшная участь остаться одному в целом свете, я немедленно принял решение усыновить несчастного ребенка. Я взрастил его, воспитал, выучил грамоте. Сделал звонарем. Я единственный, кто видит в Квазимодо человека, а не чудовище. Ко мне бежал он, еще малышом, спасаясь от жестокого мира, что так неблагосклонен к тем, кто не вышел лицом… Да, все дело лишь во внешности, никому не интересно, что скрывает оболочка, если она не совершенна… Скажи, девушка, полюбила ли б ты меня, будь я красив и молод?..
Плясунья воззрилась на него со смесью непонимания и страха. Что за странные вопросы он задает?.. И что ответить, чтобы не вызвать его гнев? Скажешь нет – и поп рассвирепеет; скажешь да – чего доброго, набросится на нее, как оголодавший хищник…
- Я… я не знаю, - тихо проговорила прелестница, не поднимая глаз. – Тот, кому я отдаю сердце, должен уметь защитить меня… Зато я точно знаю, что, не будь у меня такой яркой внешности, вы бы уж точно не обратили на меня никакого внимания! Быть красивой не всегда благо. К тому же дело не в том, как вы выглядите – я боюсь ваших поступков, не лица. Ненавижу за ту боль, что вы причинили мне и ему… Знаете, то, что вы рассказываете… я с трудом могу поверить в это. Вы пожалели уродливого младенца, которого видели впервые в жизни, а меня отдали в лапы палачу и только лишь потому, что, по вашим словам, полюбили. Но разве это любовь?.. Любовь – это когда два человека сливаются в единое существо; любовь – это крылья, которые способны вознести к небу. Вас же терзает обыкновенная похоть, которая только и может, что низвергнуть в адскую бездну. Для чего вам такая любовь, для чего вам я?..
Цыганка не собиралась говорить всего этого, она вообще мало думала о чувствах монаха; и, однако, сейчас разрозненные мысли сложились в целостную картинку, и слова полились сами собой.
- Похоть… Так думал и я, девушка. Колдовство, женские чары. Власть пола, зов природы. Но все это в прошлом: я справился с ними в юности. Нет, здесь другое. Любовь отверженного, я говорил тебе. Крылья… Они расправятся, как только ты ответишь на мои чувства, и вознесут нас к небесам; выше небес!.. Ты, верно, полагаешь меня безумцем. Но что ты скажешь, узнав всю глубину моего разума? К восемнадцати годам я окончил все четыре факультета. Я прекрасно разбирался в теологии, на зубок знал историю церкви, включая все церковные установления, дал бы фору любому медику, будь то аптекарь или хирург, свободно владел латынью, греческим, древнееврейским. И все это я постиг к тому возрасту, когда был на пару лет старше тебя! Скажи, девушка, разве способен безумец на подобное?..
Эсмеральда молчала. Она и не сомневалась в учености этого человека – все монахи, в конце концов, не чужды науке, так почему бы ее гонителю быть исключением? И все его достижения, до которых цыганке дела было не больше, чем до прошлогоднего снега, совершенно не отменяли того факта, что он сумасшедший, который склоняет ее к нежеланной близости.
- Но Господь попустил случиться тому, что произошло: я увидел тебя – и пропал. О, я не знал тогда, конечно, что уже люблю тебя, я отрицал это до самого последнего мгновения. Я не верил, не мог поверить, что сердце мое, открытое прежде лишь науке, вере, да брату, осталось вдруг совершенно беззащитным перед преступной страстью. И я боролся с ней, боролся, сколько мог: ты не вправе укорять меня, что виной всему недостаточная твердость моего духа!.. Скажи, разве не запрещали тебе выступать на Соборной площади?! Я добился у епископа этого постановления, я! Но ты не подчинилась, ты возвращалась снова и снова, сводя меня с ума своими развратными танцами, терзая слух сладчайшим пением сирен, смущая разум выходками дьявольской козы! Нет, ведьма, не я один повинен в твоих несчастьях – ты и сама сделала все для того, чтобы свершился рок. Зачем пошла в тот злополучный вечер с проклятым мальчишкой, зачем позволяла ему касаться тебя?!