С этими словами он вышел, провожаемый холодным взглядом старшего Фролло, недоуменным – младшего и совершенно отчаянным и почти безумным – Эсмеральды.
- Жеан, с этого дня можете считать, что у вас больше нет брата, - медленно произнес архидьякон, поворачиваясь к по-прежнему сидевшему на полу мальчишке.
- Братец, да ведь я… - начал было тот, однако был резко прерван.
- Отец Клод. Отныне я для вас – отец Клод, как и для прочих чад церкви, - священник оставался страшно, неестественно спокоен; все будто застыло, заледенело в его душе от нестерпимой, несовместимой с жизнью боли. Все было кончено.
- Я не хотел, не думал… - школяр начал подниматься и невольно застонал. – Однако, братец… то есть, отец Клод… ну и тяжелая же у вас рука, одним словом!
- Ты сейчас же, не мешкая, отведешь девушку во Двор Чудес, - мужчина проигнорировал и эту высказанную с умильной улыбкой жалобу, и виноватый вид белокурого сорванца; не оборачиваясь, через плечо кинул цыганке: - Одевайся.
С этими словами архидьякон вышел из домика; Жеан поплелся за ним, кинув на Эсмеральду понимающе-заговорщический взгляд и разводя руками, дескать, делать нечего, лучше с ним сейчас не спорить.
Плясунья, пошатываясь, поднялась с постели; дрожащий туман застил глаза. Помедлив, она подобрала сваленную в беспорядке на полу одежду и начала облачаться, механически выполняя привычные действия и пытаясь разогнать звенящую пустоту, что образовалась в голове и не позволяла зародиться ни единой мысли.
- Дорогой братец, но к чему такая спешка? – начал мальчишка, осторожно подступая к хмурому, как грозовое небо в ночную пору, Клоду. – Кажется, малышка и впрямь немного не в себе. Зачем тащить ее сейчас, когда едва начали сгущаться сумерки, через пол-Парижа? А вдруг ее узнают?.. Не будет ли разумнее дождаться хотя бы наступления темноты?
- Жеан, вы, кажется, еще глупее вашего безмозглого дружка, - не отрывая взгляда от противоположного берега Сены, процедил священник. – Неужели ты полагаешь, что дрянной офицеришка вот так просто забудет обо всей этой истории?! Да не пройдет и часа, как он вернется сюда с десятком стражников! Ты хоть понимаешь, что натворил?! Я не буду уже упоминать, что ты предал родного брата – брата у меня больше нет. Но из-за тебя молодую, невинную девушку могут отправить на виселицу. И, кстати, если тебе снова придет охота молоть языком: в этом доме ты никогда не был и вообще не знаешь о его существовании; никаких танцовщиц здесь не встречал, как и меня; а капитан де Шатопер – большой любитель выпить, и по этой причине часто страдает провалами в памяти и галлюцинациями. Уяснил?
- Угу, - школяр потер все еще ноющую щеку.
- Проклятая девка, сколько можно возиться?! – не выдержал Фролло по прошествии еще полминуты и вернулся в хижину.
Эсмеральда оделась и теперь неподвижно сидела на сундуке, прижав колени к груди и вперив невидящий взгляд в противоположную стену.
- Пойдем, - властно приказал мужчина, встряхивая ее за плечо.
- Зачем? – блеклым голосом спросила девушка, не пошевелившись.
- Затем, что скоро сюда явится стража! – архидьякон был до крайности зол, однако невольная жалость закралась в сердце при виде ее немой скорби. – Пойдем, если не хочешь встретить рассвет на Гревской площади. Жеан отведет тебя к твоим друзьям.
- Не трогайте меня! – словно очнувшись ото сна, взвизгнула красавица, стоило священнику попытаться потянуть ее за руку; однако через секунду заговорила все тем же бесцветным, вмиг потускневшим тоном: - Я не хочу больше жить. Пусть лучше будет Гревская площадь. Виселица – это, верно, не так больно, как разбитое сердце. Уходите. Когда они вернутся, вас уже не будет. Я не стану рассказывать, что это вы притащили меня сюда, не буду изобличать ваш грех. Бог вам судья, а мне это уже все равно.
- Дура! – в сердца крикнул Клод, встряхивая маленькую упрямицу за плечи и едва сдерживая желание надавать ей хороших оплеух и привести в чувство. – Думаешь, ты что-то этим докажешь? Мнишь, что ему будет дело до твоей смерти? Это мне, мне снова будет нестерпимо больно по твоей вине, а он и имени твоего не вспомнит, ясно тебе?!
«Он и сейчас не помнит», - с грустной иронией подумала плясунья. Архидьякон, тем временем, продолжал:
- Тебе кажется, что ты уже так много испытала, что ты видела жизнь во всей ее неприглядности; мнишь, что ты знаешь обо всем на свете, а боль твоя нестерпима и уникальна! И ты решила просто сбежать, даже не попытавшись бороться. Но ты ничего не знаешь о жизни, ничего, слышишь?! Жизнь – это дар Божий, бесценный, прекрасный; а ты готова расстаться с ним, так и не начав толком жить, ничего не узнав о мире, о красоте, даже о самой себе. О, почему люди начинают ценить жизнь, только когда ее остается на полглотка, как у нашего короля?.. Растрачивают свои дни, как мой братец – монеты; вот только не к кому потом идти и клянчить еще. Ты такая же, как Жеан: маленький, эгоистичный ребенок, не видящий дальше собственного носа!..Думаете, вы умнее прочих?
Священник обернулся на неслышно прокравшегося следом за ним юного шалопая и набросился теперь уже на него:
- Полагаешь, что твой брат, «полоумный архидьякон», ничего не понимает в жизни? Верно, это так и есть, потому что половину ее я посвятил тебе – и что получаю взамен?! Постоянные жалобы учителей да твои глупые бредни о достоинствах позорных столбов и виселиц! Чем ты гордишься: своим невежеством, своей никчемностью, своими пагубными привычками, которые по недомыслию считаешь свободой, в то время как скован ими по рукам и ногам?.. Ты мнишь себя безбожником и радуешься этому вольнодумству, но можешь ли ты доказать свою правоту, можешь ли с уверенностью утверждать, что Бога нет?
- Да ведь и обратное пока никто в точности не подтвердил, - рискнул ответить школяр.
- Ты неглупый юноша, Жеан, так подумай на досуге над нехитрой истиной. Если верующий человек оказывается неправ, он ровным счетом ничего не теряет от своей веры; если ошибается безбожник, он в посмертии своем теряет все. Поразмысли об этом. Но не время и не место для подобных разговоров: я доберусь с вами до левого берега, и дальше наши пути разойдутся. Жеан, за девчонку отвечаешь головой! И не смей являться ко мне раньше, чем через три дня, тебе ясно?
- Ясно, братец, - кивнул мальчишка, подходя к Эсмеральде и осторожно дотрагиваясь до плеча: - Пойдем, малютка.
Цыганка вздрогнула, но послушно поднялась. Не без помощи белокурого парнишки забралась в лодку и замерла. Архидьякон влез последним, с брезгливым отвращением кинув на дно платье послушницы Отель-Дье и запачканную кровью простыню; плясунья вся как будто сжалась. На середине Сены белье отправилось в воду и вскоре скрылось в волнах. Чуть погодя, священник снял с себя плащ и отдал брату:
- Оденешь на нее. Не идите людными улицами. Уже темнеет, вас не должны узнать.
- Да, - кивнул Жеан и, немного погодя, невнятно добавил: - Прости, Клод.
Тот вместо ответа неопределенно дернул плечом и поморщился, как от сильной боли. Что ему теперь в этом «Прости»?.. Но нет, нельзя: он подумает обо всем случившемся позже, когда дело будет сделано и опасность останется позади. Вот тогда можно будет спокойно оплакать собственную несправедливую участь, умереть от нестерпимой тоски, воскреснуть на следующий день, чтобы снова и снова гибнуть в плену осознания бесконечного одиночества. Но прежде нужно спасти маленькую колдунью и отвести от себя всякие подозрения.
Выскочив из лодки, старший Фролло подождал, пока выберется на левый берег юная парочка и, с силой толкнув утлое суденышко, отправил его в свободное плаванье вниз по Сене.
- Если с ней что-то случится… - внушительно произнес Клод, на секунду впившись в плечи младшего брата и одаривая его тяжелым взглядом.
- Все будет хорошо, братец, не волнуйся! – беспечно ответил тот, с удивлением подмечая странное выражение в глазах мужчины: это была гремучая смесь отчаяния, тоскливой боли, какой-то будто даже обреченности, решимости и… нежности? покорности? любви? Этого Жеан не смог разобрать. При этом лицо, как всегда, оставалось абсолютно бесстрастным, лишь в черных зрачках метались отблески рвущих на части переживаний.