Архидьякон резко развернулся и зашагал в сторону Парижа.
- Пойдем? – немного помедлив, школяр обернулся на замершую цыганку.
Та безропотно подчинилась и, укутанная черным плащом, двинулась вслед за юношей. Они шли молча, погруженные каждый в свои мысли. Жеан напряженно думал, что же он все-таки натворил на сей раз. Эсмеральда снова и снова перебирала в голове подробности короткой любовной сцены и жестокие слова – стража, виселица, колдунья… помолвка. Значит, все это было ложью. Все, от первого до последнего слова. Осознание принесло такую мучительную боль, какую не в силах причинить ни испанский сапог, ни дыба; воспоминания вонзались в сердце острыми крючьями раскаленного железа, оставляя незаживающие шрамы. Она смутно надеялась, что в Париже ее все же схватят и отправят на казнь. Однако самой раскрывать себя девушке не хотелось: на это не было сил, да и к тому же вместе с ней запросто мог пострадать невинный мальчишка, который сдержал слово и привел к ней капитана. И вовсе не его вина, что та любовь, которой одной и жила плясунья уже многие месяцы, существовала исключительно в ее голове.
Из-за праздника, однако, в столице было очень людно, начиная с давки в воротах. Никому не было дела до юной парочки, спешащей знакомым маршрутом. Не прошло и часа, как Жеан со спутницей достигли Двора Чудес и углубились в его кривые улочки.
========== /////////////////// ==========
Первым делом Клод направился к хозяйке нанятого им домика. Та, по счастью, уже вернулась со службы и собиралась ужинать. Планы ее, однако, оказались нарушены.
- Вы сейчас же отправитесь к себе домой, - наставлял архидьякон Жозасский, уже не скрывая своей личины и с удовлетворением отмечая, как вытянулось от удивления лицо почтенно склонившейся для благословения старухи. – Там, скорее всего, найдете стражу. Скажете им, что возвращаетесь с вечерней литургии, обитаете в своем домике уже… Сколько вы там живете?..
- Да, почитайте, с 1444 года от Рождества Христова, святой отец, - прошамкала бабка. – Как с покойным супругом повенчалась, так оттуда и не выезжала.
- Отлично, вот так и скажете, - кивнул мужчина. – Будут задавать непонятные вопросы - даже не слушайте, все свое твердите, дескать, знать ничего не знаю, сорок лет здесь живу, никаких монахов и цыганок в глаза не видала. Если сделаете все правильно, можете после в любой день прийти в Собор Парижской Богоматери и обратиться лично ко мне. Думаю, вы и сами уже задумываетесь о скором свидании с Господом. Я лично исповедую вас и причащу, после чего получите от меня индульгенцию.
Старуха не очень хорошо понимала, что значит красивое латинское слово, однако в народе болтали, будто это все равно что пропуск в Рай. Она упала на колени и поцеловала край торчащей из-под сутаны рясы быстрее, чем священник успел отступить.
- Встань, дочь моя. И поторопись. Имей только в виду: если скажешь солдатам лишнего, вместо награды тебя ждет виселица, и я не в силах буду тебя от нее отвратить. Враги церкви Христовой хотят оклеветать и посрамить служителей ее; ты можешь помешать им. Делай, как я скажу, и наградой твоей станет вечное блаженство на небесах.
Пожилая женщина заохала и поспешно засобиралась.
- За пожитками вернешься позже, - прервал ее активность Фролло, стараясь говорить спокойно; вдохнул, выдохнул. – Ты ведь возвращаешься из храма, помнишь?
- Верно, святой отец, верно! – всполошилась бабка. – Завтра приду. Что ж это я, в самом деле…
Встав у окна, священник провожал поспешно семенящую старушку застывшим взглядом, пока та совершенно не скрылась из виду. Ну вот, теперь остается только молить Господа, чтобы вдова сделала все как нужно. Впрочем, в первое их знакомство женщина показалась Клоду практичной, даже чересчур, и довольно рассудительной во всем, что касалось личной выгоды. Поэтому он, очень надеясь на успех своей затеи, вышел из квартирки и отправился скорым шагом к Собору Парижской Богоматери.
***
К слову, насчет почтенной вдовы архидьякон не ошибся. Придя к своей убогой хижине уже в густых сумерках, старуха и впрямь застала там четырех вооруженных солдат и двух офицеров. Храбро подошла, готовая бороться за обещанный ключ от Райских врат.
- Ты еще кто такая? – грубо спросил один из офицеров.
- Что значит кто такая? – вполне искренне возмутилась женщина. – Сорок лет живу здесь, и вот дожила – в моем доме хозяйничают молодчики в доспехах, да еще спрашивают, кто я такая. Хозяйка я этой нищенской избенки, милок! А вы здесь чегой-то такой переполох устроили?
- Эй, Шатопер! – осклабился ее собеседник, оборачиваясь к выросшему из темноты красавчику, недоуменно уставившемуся на бабку. – Это что ль твоя цыганка? И впрямь колдунья: ты-то рассказывал про молоденькую прелестницу, а она гляди в кого превратилась!..
С этими словами он непочтительно расхохотался во все горло.
- Чертово семя!.. Клянусь папой, я впервые вижу эту старую ведьму. Где цыганка? Отвечай, чертова старуха, а не то я всю душу из тебя вытрясу!
- О чем это вы, господин? – чересчур, быть может, наигранно ответила собеседница; благо, Феб был не из тех, кто разбирался в подобных тонкостях и подмечал интонации. – Нет здесь никаких цыганок, и отродясь не было. Да и с чего бы им здесь взяться? Красть у меня нечего, детей Бог не дал – что тут делать проклятому отродью?
- Ты мне зубы не заговаривай, - возмутился офицер, в очередной раз за вечер чувствуя себя дураком. – Откуда идешь, старая?
- Вестимо откуда, милки. Ведь праздник сегодня, Вознесение Пресвятой Девы. В храм я ходила, помолиться. Мужа-покойника помянула, да порадовалась, что он тоже сейчас на небесах, как Царица Небесная, в райских кущах меня дожидается.
- Я те покажу райские кущи! – не выдержал капитан, замахиваясь на женщину. – Отправишься, к чертовой матери, на дыбу, если сейчас же не скажешь, где языческую девчонку прячешь!..
- Да где ж мне ее прятать-то, монсеньор? – залебезила бабка. – Хоть всю хату обыщите – пожитки только скромные. Нешто вина на мне какая? Ведь я из дому-то, почитайте, не выхожу: вот на службу разве только в воскресенье или в праздник, или на рынок, как урожай поспеет…
- А откуда в твоих скромных пожитках, карга ты старая, две палки колбасы взялось, а? – не отступал де Шатопер. – Кувшин вина, какого я в жизни не пил! Клянусь телом Господним, такие харчи немало стоят.
- Так репа в этом году уродилась, милок, - глазом не моргнула старуха. – Уж такая сладкая, да ладная, да размером чуть не с сахарную голову… Ну я покупателя нашла, сделку сладили. А что, думаю, жить-то мне осталось с мотыльковый век, а ни разу и не пробовала таких деликатесов. Ну и протратила я всю выручку в один день. Муж-то мой, рыбак простой, поколачивал меня, бывало, не раз, что деньги транжирю. Теперь, чай, некому мозги вправлять, вот и начудила, старая… Ну да вам-то до этого что за дело, судари любезные?..
- А то, что с нами сейчас отправишься, проклятая! – рассвирепел капитан королевских стрелков. – Небось, в комнате дознаний тебе быстро язык развяжут, чертова ведьма!
- Остынь, Шатопер, - тронул за плечо начальник караула. – Ну куда ее на дознание-то? Она ж по дороге еще рассыплется. Ты, братец, вспомни хорошенько: может, впрямь напутал чего? Мои молодчики тут уже все вверх дном перевернули – ну нет здесь никаких следов девушки. Что ж она, по-твоему, улетела?..
Феб ничего не ответил. Развернулся резко, отвязал коня, сел в седло и был таков. Не рассказывать же тупице, что не далее, как сегодня на закате, в этой самой каморке он отымел проклятую цыганскую ведьму и точно не мог ничего напутать! Неизвестно, куда подевалась девчонка, но, во всяком случае, разыскать священника не составит труда.
***
- Сударь, я вам еще раз повторяю: епископ парижский никого не принимает, - раздраженно отвечал секретарь настырному молодому человеку. – Его Преосвященство отдыхает после праздничной службы. Приходите завтра.
- Ах ты, чертов святоша!.. – взорвался Феб. – Да уразумеешь ли ты, наконец, провалиться тебе ко всем чертям, что речь идет о государственной измене?! Если Людовик узнает, что монахи прячут преступниц от справедливой кары, вам всем здесь не поздоровится! Доложи обо мне немедленно, проклятый ты дурак!