- А на что надеяться матери, чье дитя пожрали проклятые цыгане? – воскликнула откуда-то из темной глубины кельи вретишница. – Ох, бедная моя малютка! Шестнадцать лет оплакиваю я тебя, шестнадцать лет рву на себе волосы, ни на что не надеясь и ни на что не уповая. Ты давно теперь на небесах, моя Агнесса; меня же ждет бездна адова, и даже за порогом не обнять мне тебя, не прижать к себе хоть на минуту мою кроху… О, что за мука! Этот холод не так страшен, как лед в моем сердце; этот голод не так терзает, как неутихающая боль моя; жажда не приносит таких страданий, как память о ее розовых ножках, которые давно уж касаются своими нежными пальчиками райских облаков!..
«Еще одна жертва воспоминаний, - мрачно подумал священник. – А где сейчас носят тебя твои легкие ножки, Эсме…» Он прервал мысль, не позволив себе произнести запретное имя.
- Мы спасены в надежде… - медленно повторил мужчина, делая шаг в сторону Собора Богоматери, однако его окликнули.
- Отец Клод, вы святой человек! Вы умнейший человек! Благочестивый. Ответьте же несчастной грешнице, на что мне надеяться, если дитя мое не со мной? Чего ждать, если мне не дали даже похоронить ее по-христиански, и я не знаю, где могилка моей крошки Агнессы?..
- Стыдись, сестра, - холодно ответил Фролло. – Непорочная душа твоей девочки давно уж у самого Престола Господня, молится о твоем спасении. А ты изводишь себя напрасными сожалениями, гневишь Бога своими причитаниями и скорбью. Уныние – смертный грех, сестра моя. Послезавтра праздник Крещения Господня – ты лучше помолись, как следует, об упокоении души своего ребенка и о спасении своей собственной. Иисус милостив, быть может, сжалится он над тобой, и за мужество твое и терпение возвратит тебе твое дитя.
- Да, да, пусть возвратит!.. – исступленно закивала затворница, подбегая к прутьям решетки. – Да только как мне не крушить сердце свое в вечной печали, как заглушить горе, когда в душе моей дыра зияет?! Ведь этот башмачок – все, что оставил Бог в память о моей дорогой доченьке. Взгляните, отец мой, взгляните! – она протянула раскрытую ладонь, и золотая нить тускло блеснула в свете луны. – И не верится, что может быть у человека такая крохотная ножка… О, а теперь ее пожрали цыганки, и башмачок – единственное, что осталось у бедной матери. Моя услада и источник неизбывной скорби. Бедное мое дитя!..
С этими словами Пакетта бросилась ничком на стылый земляной пол и застыла недвижно, укрыв грудью единственное свое сокровище.
Мужчина замер. Он не мог поверить своим глазам, не мог произнести ни звука. Быть того не может!.. Он уже видел двойника этого розового башмачка, давно, но отчетливо помнил каждую деталь. Перед мысленным взором тут же возникла обнаженная грудь прелестной цыганки, чуть вздымающаяся от неровного дыхания… Архидьякон судорожно дернулся и метнулся к зарешеченному окошку.
- Сестра Гудула, - позвал он, почти задыхаясь. – Сестра Гудула!
Вретишница не шевелилась, будто упала замертво.
- Сестра Гудула, покажите мне, пожалуйста, еще раз башмачок.
- А на что вам?! – тут же вскинулась и оскалилась эта волчица в получеловеческом облике. – Хотите отобрать у матери последнее?.. Да я скорее дам вырвать себе ногти, чем отдам свое сокровище!
- Я хочу только взглянуть, - Клод пытался говорить спокойно, но выходило из рук вон плохо. – Мне кажется… Я не уверен, но, возможно, я знаю, где второй такой.
- Второй?! – затворница метнулась обратно к узкому окошку и просунула худощавую, точно обтянутый сухой кожей скелет, ладонь.
Священник судорожно выдохнул. Сомнений быть не могло: точно такой же носит на шее Эсмеральда. А это значит…
- Сестра моя, Господь услышал твои молитвы. Твоя дочь жива.
- Жива?! Но как же это… Все эти годы я оплакивала ее, сидела здесь взаперти, вместо того чтобы стереть в кровь ноги, но найти мою дорогую девочку!.. Я должна разыскать ее, прижать хоть раз к груди, а потом я смогу отойти с миром. Моя девочка, мое дитя, моя Агнесса!..
- Тебе не нужно ее искать, сестра: твоя дочь в Париже, и ты не раз видела ее.
- Видела!.. Кто же она, отец мой?! Отведите меня скорее к ней! Ведь ей уже семнадцать, она совсем, должно быть, взрослая!.. Знает ли она, что у нее есть мать, которая шестнадцать лет посыпает голову пеплом, оплакивая свое дитя?
- Она не знает, кто ее мать, однако надеется найти ее по этому башмачку. Увы, я не смогу отвести тебя к ней прямо сейчас, но вы обязательно встретитесь, обещаю. Если ты отдашь мне этот башмачок, я смогу убедить ее прийти на встречу. Дочь твоя в смертельной опасности, ее приговорили к смертной казни по несправедливому обвинению. За чужое преступление ей грозит виселица, потому она не смеет появляться на улицах. Но я помогу вам: спрячу ее в укромном убежище и приведу тебя к ней. Для этого мне только нужен второй башмачок, ведь иначе Эсме… Агнесса не поверит мне, понимаешь?
Напряженная борьба отразилась на костлявом, изможденном лице.
- Ну же, неужели ты не хочешь поскорее прижать к груди свое дитя? – мужчина начал терять терпение.
- Прижать к груди… Моя девочка, моя Агнесса!.. О, конечно, отец мой, простите, что усомнилась! Но когда же вы вернете мне дочь?.. – с надеждой спросила окрыленная мать, протягивая дрожащей рукой свое сокровище и жадно наблюдая, как скрылось оно в складках сутаны.
- Скоро, сестра, очень скоро. Ждите меня с вестями после праздника Крещения Господня, а пока – молитесь за дочь вашу да благодарите Творца, который один всемогущ и милостив!
С этими словами Фролло быстро направился к собору, весь пылая и не зная еще в точности, что собирается делать, но с возродившейся в сердце надеждой. А Пакетта Шантфлери упала на колени и, не замечая струящихся по щекам счастливых слез, начала молиться.
***
- Прекрасная речь, Жеан.
- Б-братец?.. – появление архидьякона Жозасского в колледже Торши спустя столько лет после выпуска было особенно удивительно еще и потому, что он не поленился простоять, опершись о колонну, все занятие, внимательно слушая выступления нынешних студентов.
- Я весьма и весьма тобой доволен, - продолжал Клод, медленно двигаясь к выходу, держась, как всегда, высокомерно, и надменно раскланиваясь с встречавшимися по пути учителями. – Я всегда говорил, что у тебя светлая голова; жаль только, что ты так редко ею пользуешься. Теперь я собственными глазами увидел, что ты взялся, наконец, за ум, и это несказанно меня радует. Но я пришел не для этого, как ты сам, верно, догадываешься. У меня к тебе поручение, Жеан, и весьма важное.
- Я всегда рад выполнить ваши поручения и поболтать, дорогой братец – вы ведь теперь так редко удостаиваете меня своим вниманием, – однако именно сейчас у меня, к сожалению, совершенно нет времени.
- Куда же ты спешишь? – остановившись, в упор взглянул на него священник; он явно был очень недоволен и раздосадован.
- Что ж, я… - школяр собрался с мыслями и выпалил на одном дыхании: - Завтра в зале Дворца Правосудия состоится мистерия, и я в ней участвую. Сегодня у нас генеральная репетиция.
- Ты будешь играть?! – всю напускную невозмутимость старшего Фролло как рукой сняло; он даже разозлиться толком не мог: открыл было рот, но, так и не придумав, что сказать, захлопнул обратно. Непонятно, чего в нем сейчас было больше – удивления или негодования.
- Чтобы окончательно вывести вас из равновесия, братец, и чистосердечно покаяться во всем, вынужден признаться, что я не только актер – я еще и, в некотором роде, соавтор постановки, - пытаясь сдержать веселый смех, повеса картинно развел руками, как бы извиняясь.
- Сочинительство – это похвально, Жеан, хотя и не совсем к лицу человеку благородных кровей. Но все же оно тренирует ум и заставляет задуматься о многих вещах, помогает в изучении истории, поэзии… Но играть на сцене!.. Ты точно хочешь свести меня в могилу; ты же дворянин, а не сын какой-нибудь актрисы и ярмарочного шута. Где твое достоинство? Боже, только этого позора мне не хватало!
- Да не кипятись ты так, Клод, - вдоволь насладившись весьма эмоциональным наставлением, по которым он, к своему изумлению, успел почти соскучиться, ответил юноша. – Меня ведь никто не увидит. Только руку, да и она будет так размалевана, что едва ли у меня самого есть шанс ее признать. Ну, доволен? Позор твоим сединам больше не грозит?