- Это потому, что они смотрят поверхностно. Их не интересует суть вещей. И вы можете сколько угодно изображать из себя праведника – это не изменит вашей порочной души.
- Сама-то давно перестала глядеть на внешность? – процедил задетый за живое мужчина. – Если позволишь припомнить обстоятельства нашей последней встречи…
- Вот с тех пор и перестала! – оборвала вспыхнувшая цыганка.
Ей стыдно теперь было вспоминать капитана, точнее, не его даже, а ту себя, которая так слепо доверилась человеку без сердца. Особенно стыдно – перед монахом, который стал свидетелем ее позора и беспросветной глупости. А еще ей по-прежнему было больно, хотя гордая красавица не хотела признаваться в этом даже самой себе.
- Очень рад, что это маленькое приключение пошло тебе на пользу, - Клод, наконец, развел огонь и, поднявшись, повернулся к плясунье, невольно сделавшей шаг назад.
Архидьякон впился жадным взглядом в осветившуюся отблесками пламени фигурку. Только сейчас он, наконец, вполне осознал, что спустя столько времени она снова рядом с ним. И останется рядом – как минимум, на эту ночь.
Потянув за шнуровку плаща, он, не глядя, швырнул тяжелую материю на кровать и сделал шаг к замершей прелестнице. Еще один; она чуть отступила. Так продолжалось до тех пор, пока Эсмеральда не уперлась в стену; пятиться дальше было некуда. Она напряженно смотрела, как священник неотвратимо приближался; наконец, он навис над ней. Второй плащ полетел вслед за первым. Цыганка заставила себя отвести руки за спину и уперлась ими в стену, точно боялась, что какая-нибудь из ладошек своенравно решит принять участие в происходящем и залепит похотливому попу звонкую пощечину.
Мужчина попытался поцеловать прелестницу, однако та, намеренно или бессознательно, ловко отклонилась, и губы архидьякона целомудренно уткнулись в висок. Он выдохнул не то разочарованно, не то нетерпеливо и начал торопливо, почти грубо возиться со шнуровкой сюрко, под которым обнаружилась длинная шерстяная котта. Девушка не мешала ему ровно до тех пор, пока не осталась в одной рубашке: стоило Клоду коснуться сквозь тонкую ткань будто еще налившейся груди, он тут же получил по руке.
- Хватит изображать невинность!!! – перед глазами почему-то незамедлительно встала картинка обнаженной ведьмы в объятиях ненавистного и более удачливого соперника.
Фролло грубо ухватил не ожидавшую подобного обращения Эсмеральду за горло и, заставив ее сделать таким манером несколько шажков, швырнул навзничь на мягкие перины чуть скрипнувшей кровати. Задрожав, та сжалась и с испугом взирала на своего мучителя, не делая, однако, попыток к бегству.
Священник торопливо скинул облачение и, ощущая разлившийся по обнаженному телу лихорадочный огонь, накинулся на несчастную жертву. Впившись в губы жестоким поцелуем, он легко перехватил тонкие запястья над головой своей изящной партнерши, не позволяя ей вырваться. Свободной рукой начал поспешно задирать тонкий лен камизы, почти не замечая протестующего мычания под собой. Наконец, тяжело дыша, оторвался от припухших уст и одарил Эсмеральду яростным взглядом, в котором гнев и желание мешались с какой-то непонятной горечью и чуть ли не отчаянием. Цыганка ответила не менее страстным взором: обида и вызов сквозили в нем наряду с притаившимся в глубине страхом и, одновременно, решимостью. Даже соглашаясь, она все равно говорила «Нет». Даже отдаваясь, она по-прежнему оставалась холодной. Даже уступая, все-таки не сдавалась. Эта девушка была сплошным противоречием, и мужчина давно отчаялся хоть когда-нибудь понять ее загадочную душу. Зато мысль познать ее тело даже теперь, когда она не была уже девицей, казалась, вопреки здравому смыслу, до безумия соблазнительной. И Клод не собирался на этот раз упускать свой шанс.
Он вновь склонился, жадно целуя маленькую ямочку над ключицей; рука, наконец, справилась с длинным подолом, задрав его до пояса. Подхватив под бедро длинную ножку, архидьякон чуть приподнял ее; цыганка почувствовала, как его каменная плоть уперлась ей в лоно. Мужчина ткнулся в желанный грот, однако девушка была совершенно не готова к вторжению, поэтому у не имевшего в подобных делах никакого опыта священника ничего не вышло. Отпустив запястья цыганки, он переключился на ее грудь, жадно стискивая скрывавшиеся под тонкой тканью полушария. Плясунья поморщилась и закрыла глаза, что не укрылось от наблюдательного Фролло. Собственная неопытность раздражала его сейчас едва ли не больше всего: он был не из тех, кто привык чувствовать себя неумелым новичком.
Клод попытался еще раз проникнуть в заветный сад, с силой проталкиваясь в узкий, едва влажный ход. Девушка тихо застонала – архидьякон так и не понял, отчего: то ли он причинил ей физическую боль, то ли само осознание того, что он проник в нее, оказалось настолько неприятным. Впрочем, Фролло не успел задуматься об этом: мысль проскользнула, а потом непреодолимая сила заставила его начать двигаться – быстро, почти судорожно, глухо постанывая от непривычных приятных ощущений и невероятного облегчения. Мужчине показалось, что полтора года – да нет, всю жизнь! – он был придавлен каменной плитой, которая позволяла только дышать да слегка трепыхаться. И вот сейчас груз, наконец, снят. Это оказалось так прекрасно, так восхитительно легко, что священнику пришлось зажмуриться до боли в глазах, чтобы удержать противную слезу. То была слеза узника, без вины приговоренного пожизненно, но отпущенного волею случая спустя несколько лет заключения.
Настолько острые и непривычные эмоции полнили сейчас сердце архидьякона, что он почти не чувствовал, точнее, не анализировал свои физические ощущения. Он только двигался в инстинктивном стремлении как можно глубже вонзиться в мягкое, теплое тело. Его не волновало, что партнерша его совсем не принимает участие в происходящем, отстраненно отвернувшись в сторону и думая, очевидно, о совершенно посторонних вещах. Клод так долго ждал этой минуты, ждал, уже не веря, что она когда-нибудь настанет, что теперь был просто не способен хоть на секунду отвлечься от собственных переживаний. Наконец, он почувствовал, как напряжение начало стремительно нарастать. Движения стали еще более быстрыми, рваными; он точно пытался заполнить собой ее всю. С силой стиснул смуглое плечо; пальцы другой руки впились ногтями в подушку. Мужчина в последний раз судорожно вонзился в податливую плоть и, громко вскрикнув, замер глубоко внутри так и оставшейся безучастной девушки.
Вскоре к Фролло начала возвращаться привычная способность мыслить и анализировать. Приподнявшись на локтях, он нежно уткнулся в волосы отвернувшейся прелестницы, попытался было заглянуть ей в глаза, но та плотно смежила веки. Вздохнув, священник встал, надел подобранную с пола сорочку. Не решаясь тревожить недвижно лежащую цыганку, укрыл ее собственным плащом и отошел к очагу.
- Ты не должна была достаться ему, - некоторое время спустя произнес Клод чуть хриплым голосом, глядя в разгоревшееся от подкинутых дров пламя.
- Не должна, - он уже перестал ждать ответа, когда маленькая чаровница внезапно пошевелилась, села на постели и заговорила. – Как и вам. А еще я не должна была остаться в раннем детстве без матери, не должна была терпеть пытки за чужое преступление и платить теперь своей честью за то, что дается всем бесплатно и с самого рождения… А вы не должны были становиться священником, потому что христианских добродетелей в вас столько же, сколько во мне – знаний латыни и прочих ученых премудростей. Как видите, святой отец, в жизни часто происходит то, что не должно.
Архидьякон воззрился на нее с таким удивлением, словно с ним только что заговорила не девушка, а ее милая белая козочка. Плясунья же тихо продолжила:
- И, однако, моей глупости находится куда больше оправданий, чем вашей страсти. Начать с того, что мне было шестнадцать. И я любила. И пребывала в счастливой уверенности, что любима. Поэтому то, что совершила я, – глупо, но вполне закономерно. Хотя, знаете, это ведь еще не самая большая дурость: подумаешь, лишилась невинности – она была дорога мне потому только, что должна была помочь найти мать. Многие мои подружки познали мужские ласки намного, намного раньше. Самая большая глупость в том, что даже теперь, когда мираж рассеялся, я все равно не могу избавиться от своей проклятой любви!.. Знаете, даже вы, кого я ненавидела всем сердцем, все-таки отказались в итоге от мысли отправить меня на казнь. Пусть ваше предложение в темнице и было ужасным до омерзения, однако в последний миг вы все же захотели меня спасти. Наверное, Жеан прав, и в вас действительно осталось еще что-то человеческое. А он… тот, кому я отдала всю себя, за кого готова была умереть сотню раз… Хорошо, пусть он не любил меня, а просто воспользовался. Но разве заслужила я от него такой ненависти?! Почему он хотел отдать меня палачу?.. И почему даже теперь, зная все это, я не могу его ненавидеть?